(no subject)
Над дорогой, над полем парит тополиный пух. Он очень удивляет, непонятно, откуда этот пух берётся, вроде бы нет тополей – вязы, дубы, одичалая сирень.
А пух в воздухе перед глазами качается, и если руку протянуть, иногда комочек удаётся ухватить. Откуда? Не из густой же небесной синевы.
В конце концов замечаешь – есть, есть тополя со стволами, оплетёнными плющом, чуть в стороне от дорожки, по которой я тороплюсь в Турдэг на рынок. За канавой, за сиренью, которая тоже за канавой – тополя в дубовом-вязовом лесу.
Знакомого ньюфа даже не приходится подзывать, он лежит у самых ворот, и тут же протягивает мне нос между железными прутьями.
Очень весёлый Турдэг в солнечный рыночный день. Кто-то уже и розовое вино пьёт – у самого рынка деревянная будочка, торгующая вином и бутербродами.
Обратно, кроме полного рюкзака, из которого торчит зелёный лук, тащу ещё два мешка – ну, клубнику в рюкзак не засунешь, и оливковую намазку в тонкостенной коробочке.
И опять пух, и сирень, и вороны чего-то собрались гурьбой на поле овса.
А виноградники голые – ряды лир. Те, что постарше – крепкие узловатые многослужившие лиры, и новенькие тоненькие лиры – только посаженные лозы. И на некоторых проклюнулись первые листочки.
И яблоня перед дверью, в ней шмели с пчёлами путаются.
В этом мире, где множатся дыры, где я восемь лет без Васьки, где громоздятся протыри и потери, бредёшь по дороге, и солнце греет плечи, и поводишь носом в смеси запахов, и знаешь, что беду руками не развести, и всё когда-нибудь плохо кончается, – и бормочешь – щастье.
А пух в воздухе перед глазами качается, и если руку протянуть, иногда комочек удаётся ухватить. Откуда? Не из густой же небесной синевы.
В конце концов замечаешь – есть, есть тополя со стволами, оплетёнными плющом, чуть в стороне от дорожки, по которой я тороплюсь в Турдэг на рынок. За канавой, за сиренью, которая тоже за канавой – тополя в дубовом-вязовом лесу.
Знакомого ньюфа даже не приходится подзывать, он лежит у самых ворот, и тут же протягивает мне нос между железными прутьями.
Очень весёлый Турдэг в солнечный рыночный день. Кто-то уже и розовое вино пьёт – у самого рынка деревянная будочка, торгующая вином и бутербродами.
Обратно, кроме полного рюкзака, из которого торчит зелёный лук, тащу ещё два мешка – ну, клубнику в рюкзак не засунешь, и оливковую намазку в тонкостенной коробочке.
И опять пух, и сирень, и вороны чего-то собрались гурьбой на поле овса.
А виноградники голые – ряды лир. Те, что постарше – крепкие узловатые многослужившие лиры, и новенькие тоненькие лиры – только посаженные лозы. И на некоторых проклюнулись первые листочки.
И яблоня перед дверью, в ней шмели с пчёлами путаются.
В этом мире, где множатся дыры, где я восемь лет без Васьки, где громоздятся протыри и потери, бредёшь по дороге, и солнце греет плечи, и поводишь носом в смеси запахов, и знаешь, что беду руками не развести, и всё когда-нибудь плохо кончается, – и бормочешь – щастье.