Из колодца

В детстве я страшно любила ходить на салют. Бедные родители покорно шли со мной на набережную, а потом и с нами вдвоём с Машкой, стояли в толпе, а мы с восторгом глядели на совершенно по нынешним временам примитивные фейерверки.

Когда-то в Турине мы с Джейком глядели на фейерверк из окна. Улица в где-то-таме упиралась в гору, да и называлась по имени той горы, в которую утыкалась, и фейерверк был на фоне горы. Дело было летом, Джейк пару месяцев работал в туринском универе, а фейерверк был в честь чего-то освободительного, а может, в честь объединения Италии, не помню.

В новогоднюю ночь я вышла за дверь. В доме было тихо совсем, удивительно даже, что ничего не слышно из-за стеклянных дверей. А оказалось, что вдалеке погромыхивало. Я сделала два шага, вышла на поле чабреца и увидела фейерверки вдали – простенькие обычные два фейерверка, но в поле чабреца, в его запахе были они хороши и печальны.

Новый год чем дальше, тем печальней праздник – мы 31 декабря целый день гуляли по виноградникам, глядя на тонкой кисточкой нарисованные горки, проходя через деревни и хутора, где ёлки позванивали на ветру игрушками, идёшь себе в коконе из памяти, такой живой, – только руку протяни.

По вечерам мигали наши две гирлянды – за стеклянной дверью. Сегодня я их сняла, отпутала от липы и шелковицы – завтра в город.

Когда-то мне казалось, что за городом нужно жить летом, а зимой с задувающим ветром, ранней тьмой, снегом – конечно же, в светлом городе. А сейчас прямо наоборот – летом всюду хорошо, а вот зимой – вот тут вот – открывать дверь на поляну, глядеть на рукколу, хоть и хрупкую от инея, если зима холодной будет.  Ранним вечером на закат за виноградником… Работать, взглядывая через стеклянную дверь на липу с шелковицей… А там и весна, и зацветут вишенные, и нарциссы по склонам…

```
Эти твари бомбили в новогоднюю ночь, — и это ещё одна пометка в той тетради, по которой они будут платить по счетам… Только, увы, довольно часто по счетам платят только исторической памятью – при жизни сталин не заплатил, да и гитлер, в общем, тоже…

Из фотографий в «Медузе» «нестрашная» не выходит из головы – человек убирает в киевской квартире разбитые стёкла рядом с ёлкой.

- Как же этого доктора звали? Чёрт забыл. Надо в тетради поискать.

***

Мы заехали в деревню Грамбуа, венчающую невысокий холм. Название её рифмуется с густым сосновым лесом, из которого торчат собравшиеся в кружок крыши и церковная колокольня. Но нет – это вовсе не деревня «Большой лес», как можно подумать. Она всего лишь названа по имени владетельного синьора феодальных времён.

Пока я трогала шарики на прислонившейся к церковной стене ёлке, вдруг из-за угла появилась машина Франсуа. Он ехал через деревню по своим делам.

- Вы уже видели ясли в этой церкви? Это самые потрясающие ясли в округе, тут запечатлены все anciens du village. И там лежит тетрадь, в которой все перечислены, можно всех найти.

Ему очень захотелось нам эти ясли (или вертеп по-русски?) показать, и он предложил встретиться на церковной площади через полчасика. Мы прошлись по улицам, пообщались с местными котами, поглядели на ёлки в комнатах за окнами и на горки вокруг…

Когда мы вернулись на площадь, в церковь медленно заходила группа старичков с экскурсоводом.

Франсуа ещё не было. Я стала лениво обходить площадь, и тут на ней появилась седая дама. Она с усилием шла, опираясь на палку.

-Вы уже заходили в нашу церковь? Наш почтальон лепил сантонов, а прототипами служили жители деревни. Pierre Graille его звали.

-А когда всё это было?

-Ну, он всю жизнь сантонов из глины лепил, а умер в 99 лет. Тут вот люди только что в церковь вошли, они из Страсбурга приехали.

Надо сказать, что этот наш родной северный Прованс, на моё большое щастье, не затурищен вовсе. Горки недостаточно высоки для ходителей по горам, море, хоть и близко, но не в двух шагах… Так что приезд старичков из Страсбурга посмотреть на деревню Грамбуа вполне себе событие.

- Но на самом деле – продолжила седая дама – самые лучшие сантоны в этом году в деревне Bastide des Jourdans. Вы съездите обязательно! Там всю церковь они занимают. И речка там течёт, и мельница вертится. Настоящее произведение искусства.

Тут появился Франсуа, и мы зашли в церковь. Доктора я угадала. В очках седой бородатый. Вид у него деревенского доктора, и Франсуа подтвердил – он самый, он с ним был знаком. Только вот забыл он, как его звали, но ничего, нашёл его в красивой тетради, где все участники деревенской жизни были поимённо перечислены.

Франсуа ещё сказал, что деревенские жители-сантоны одеты в костюмы 18-го века, но я обратила его внимание на то, что это неправда. Были в совершенно современной одежде люди, а были и в самом деле из 18-го века.

Потом я посмотрела в википедию. Pierre Graille родился в Грамбуа 1915 году, а умер в 2014 там же. Первые фигурки стал он лепить лет в 6. А научил его «оживлять глину» кюре, когда он в детстве жил в католическом интернате в Марселе.

В Грамбуа он вернулся в 45-ом году почтальоном. А в свободное время лепил – добрых знакомых и соседей – в традиционной одежде, соответствующей их занятиям. В 65-ом году он получил от Де Голля золотую медаль «Лучший рабочий Франции». Каждый год такие медали выдаются.

Ознакомившись с биографией Пьера Грая, я решила, что надо ещё понять, откуда взялись сантоны, и что само слово значит. Почему рождественские ясли в Провансе так сильно отличаются от прочих яслей, почему там, кроме святого семейства, вола, коровы, осла, вся деревня присутствует.

Ну, со словом, вроде бы всё ясно. Сантон – маленький святой. (Santon = petit saint, santoun en provençal.)

А вот с историей… Вроде как впервые ясли появились в Неаполе – мой любимый святой – Франциск Ассизский – оказался там однажды в Рождество и увидел, что местные жители перед церквями представляют живые картины. Ему так понравилось, что захотелось слепить фигурки святых из муки, воды и соли. Появились santibelli – итальянские сантоны.

Кстати, интересно, съедали ли потом эти прекрасные фигурки? Всё ж мука, соль…

Потом фигурки стали делать из дерева, из гипса, или из воска. Монахи-францисканцы, бродившие по провансальским дорогам, их продавали.

Вроде бы, первый провансальский вертеп установил в Марселе некий человек по имени Лоран. Этот Лоран помимо святого семейства, поместил в него для экзотики жирафов и бегемотов.

А потом – французская революция – антиклерикальная по самое немогу. И церкви закрыли. И не стало рождественских вертепов. И тогда провансальцы, привыкшие к своим кюре и к своим вертепам, стали лепить дОма к Рождеству маленьких святых. В лесу мох собирали, им устилали ясли. И, похоже, что тогда же святое семейство отошло на второй план, а стали они лепить соседей и знакомых, и представлять в фигурках всю жизнь провансальской деревни. Некоторые профессии обязательно должны присутствовать – рыбак, охотник, трубочист… А ещё деревенский дурачок и парочка цыган, которые наводят страх – но и уважение – они и детей могут украсть и от страшной хворобы вылечить. Есть барабанщик, старик со старухой… Запомнить всё это решительно невозможно (для меня), но очень увлекательно.

В Bastide des Jourdans мы, конечно, тоже заехали, и как раз в Сочельник. Машка там обратила внимание на то, что младенца не было в яслях. Корова, вол, осёл – а ребёнка нету. Потом Сашка gasterea меня устыдила – младенец, оказывается, волшебным образом возникает в яслях в Рождество.

Деревня Grambois и творения Пьера Грая.













( Read more... )

Наши гирлянды от солнечных батарей – одна на шелковице, вторая на липе – приручились наконец – зажглись сегодня сами, как только сумерки рывком обратились не тьмой – темнотой, хоть и зимней, но всё-таки нежной. До сих пор почему-то, чтоб они загорелись, надо было до них дотронуться – ну да, ну да, электричество у маглов вместо магии.

И вот они мигают жёлтым-синим-красным, а над ними месяц почти белый и очень острый – какой там ножик из кармана – сам он – звонкий острый ножик.

Машка не согласна называть зимой этот лёгкий запах дыма из дворов, медовый запах рукколы, рыжие дубы, прислонившиеся к зелёным соснам, кипарисы, наряженные рождественскими ёлками, на дальнем многослойном горизонте горы в свежем снегу…

А по мне так зима. И вечерами холодает, отопление врубаешь, дверь закрываешь – тук-тук, кто в домике живёт?

"Вот моя деревня, вот мой дом родной"

А жёлтые цветы, как сообщил мне определитель на телефоне, называются зимний жасмин и относятся к семейству оливковых.












( Read more... )

Мы опять в Провансе у Франсуа. И Машка добралась, хоть и заняло это больше суток до Парижа, рейсы по дороге задерживались. Питер-Москва-Стамбул-Париж.

Наутро - в машину и в Прованс.

И тут такое после дождика пронзительное солнце, и хлюпают и отражают лужи, и рыжая топорщится речка, и сегодня 12 градусов, а послезавтра будет аж 18. Моя зима... А к снегу в гости ездить... В горы.







( Read more... )

За десять дней в Провансе лето превратилось в осень, когда и о том, чтоб камин растопить, можно подумать.

Когда-то во Флориде я страшно удивилась тому, что листья падают, будто и не в тропиках мы, и грибы растут – правда, в феврале. Но листья с не очень часто встречающихся там обычных лиственных деревьев падают по расписанию, привычному в средних широтах. Потом мне объяснили, что дело не в тепле, а в длине светового дня.

И вот шелковица под окном лимонно-жёлтая прореженная, а вскоре после полудня аж 27 градусов – правда, всё ж не летних 27, потому что солнце быстро ухает вниз.

Из-за охватившей всю Европу засухи речки-речушки стояли пересохшие с обнажённым то глинистым, то каменным дном. И в воздухе марево, смотришь на мир через мутноватое стекло. И несобранный виноград превратился в изюм.

Такое вот ноябрьское лето. И пробродив целый день, мы мчались купаться в озеро – успеть до заката, пока тепло. И сокрушались, что на лесной дороге не отражаются в лужах деревья, потому что луж нет – сухая потрескавшаяся глина.

А потом грянул дождь – долгожданной радостью, ¬– он смыл с неба пыль, но просто потоками воды так не смоешь – небо определённо потёрли жёсткой посудной мочалкой, и оно засверкало кастрюльными боками, и виноградники, на которых, казалось, половина листьев засохла, засияли жёлто-красно-зелёным – и вроде, сухих листьев не так уж и много. На мостике на входе в наш городок я остановилась поглядеть на воду в речке, – как шумно она побежала, пенно урча повалилась с маленькой плотинки, и какой-то человек, который шёл мне навстречу, тоже остановился, и мы стояли вдвоём и слушали воду. Из жары сделалось нежное тепло. А потом ещё один дождь – холодный осенний, на весь день, – и тут уж наступил настоящий ноябрь. Солнечный ноябрь, – с матовым виноградом и фонарями хурмы, и даже с инеем поутру на траве.

Рядом с городком Форкалькье каменные чудовища, каменные грибы... Почтенного возраста - 25 миллионов лет назад было там озеро, а в нём водоросли и водная травка. Останки этих растений впечатались в известняк, когда озеро высохло, потом эрозия утащила их - надо полагать, вымыла вода. И стоят эти странные камни на плато. А городок уютный, из тех, где вполне представляешь, что можно жить. И там находится французский географический институт, тот, что выпускает наши любимые карты-двухсотпятидесяти-метровки...











( Read more... )

или мой любимый цвет рыжий

А потом мы купались в озере вместе с утками. Одна пара совсем близко подпустила нас - уточка вообще спала, упрятав нос под крыло, а селезнь бодрствовал.













( Read more... )

Пусть тут будет ещё чуть-чуть майского Прованса. Маки, маки, сплошные маки. И в угодьях Франсуа, и в полях у дорог, и в виноградниках. А на невысокой меньше тыще метров верхотуре - последние ирисы, львиный зев и лён - синий-жёлтый-белый...
















( Read more... )