Про "Вишнёвый сад" у Льва Додина

[mbla]

Совершенно неожиданно оказался прекрасен «Вишнёвый сад» у Додина, на который мы вчера впятером ходили, благодаря Юльке, не видевшей у него нуднейшего «дядю Ваню» и уговорившей пойти к Додину на Чехова.

Единственная пьеса Чехова, которую, как мне кажется, я не читала со школы. Как ни смешно, именно потому, что с самого начала она мне понравилась. Остальных пьес когда-то я не полюбила и неоднократно перечитывала, пытаясь понять, в чём же в них дело. Сначала у меня появилась «Чайка», потом «Три сестры» (ни той, ни другой пьесы я ни разу не видела в устроившей меня постановке), а после Луи Малля возник и «дядя Ваня».

Бывают отличные спектакли, построенные на средних текстах, когда написанные автором слова – только подспорье. Ну, вот из лучшего в жизни виденного – «Традиционный сбор» – причём в двух вариантах – у Товстоногова и в «Современнике» с Евстигнеевым. А текст – средней руки розовская пьеса.

Бывает и что прекрасная пьеса сыграна вовсе не для текста.

А у Додина вчера был именно Чехов – умный, сложный.

Играли прекрасно все.

И главным героями – тягучая оцепенелая жизнь, время, налипающее липким грязным мёдом на пальцы...

Но это Чехов, поставленный человеком, знающим чем дело кончилось, и когда у Чехова раздаётся звук лопнувшей струны, у Додина звучит сирена.
А в третьем акте, когда Лопахину ударила в голову покупка сада, мне послышалось:

«Гуляет ветер, порхает снег.
 Идут двенадцать человек.
Винтовок чёрные ремни,
Кругом – огни, огни, огни...»

Я совсем у Чехова не помню линии Лопахина и Вари – но у Додина она кажется отзвуком, почти цитатой, как почти цитатен бывает Михаил Шишкин – той самой струной, которая ещё звучит в пустой комнате. Лопахин никак не может сделать Варе предложение – и приходят в голову Варенька с Сергеем Иванычем, собирающие подберёзовики, и как Кити объясняет Левину на пальцах, почему у его брата с её подругой ничего не выходит. Ну, а новый Лопахин, купивший имение, где дед его был рабом, в отношениях с Варей неожиданно оборачивается Паратовым.

В самой последней сцене, где одна фраза – «А человека-то забыли...» – опущена, Фирс отдёргивает полог, скрывающий сад, – и вместо сада возникают глухие доски – не в дачи он обращается – в лагерный барак.