mbla | (no subject)

Я чрезвычайно редко знаю наутро, что ночью я делала, а вот сегодня ещё пока отрывочно помню.

Может быть, потому помню, что время от времени я просыпалась, или мне снилось, что просыпалась, а потом я падала в следующий виток сна, в котором отчётливо знала, что сзади, за поворотом, – был сон.

И всё равно не собрать осколков.

Мы с Васькой в большой компании летом жили в кемпинге, но не в палатке, а в комнате, и через окно вечером косая широкая полоса света падала на стол, застеленный синей клеёнкой в ромашках, на косматый веник полевых цветов – сине-жёлтых в глиняном кувшине – только не помню, провансальском ли, или бабушкином гуцульском.

Нас было в кемпинге много: Бегемот, Машка, Юлька, и ещё всякие люди, которых перечислить не берусь.

Утром мы поехали погулять в какой-то радостный городок весь в цветах, где-то под Анси, в зелёных невысоких ещё Альпах.

И тут провал – ночью было совершенно неудивительно, что Васька куда-то один пошёл, пока все остальные сидели в кафе на площади за большим столом. Потом Машка тоже отлучилась, и опять это было нисколько не странно. А Юлька отправилась на прогулку по окрестным горам.

Но прошло какое-то время, а Васьки и Машки всё нету, – и мы начали беспокоиться. Я – в том состоянии, когда весь мир сводится к внутреннему бормотанью – «толькобытолькобытолькобы» – всё-было-в-порядке, к волшебным словам, которые с детства нельзя произносить по пустякам, как нельзя было наступать на щели между плитами, когда шёл по плиточному тротуару. Когда весь мир оборачивается – сплошным ужасом заглядыванья за грань, поворотом за тёмный угол, невыносимым Мунковским криком.

Они оба забыли мобильники, – и народ идёт их искать, разделившись. А я остаюсь на площади – ждать.

И они появляются – Васька в жёлтом хлопковом крупной вязки свитере, – кажется, исходно это был мой от кого-то доставшийся свитер, в котором я тонула, и в девяностых он его носил, и что с тем свитером стало, я не помню.

Они машут мне, они задержались просто потому, что не могли попасть обратно в город, – в нём был праздник цветов, на который уже не было билетов.

(Не во сне историю про праздник цветов, из-за которого перекрыли центр города и не пускали без билетов, я слышала от Кольки с Юлькой.)

И я позвонила Бегемоту сообщить, что оба нашлись. И Васька весёлый в жёлтом свитере, – ещё не седой, а пегий, – начало девяностых на дворе. Тут и Юлька возвращается с прогулки, жалуется, что горы недостаточно высоки, – красиво, конечно, но могло б быть повыше-покруче.

И я проснулась, наверно, на минуту, а может быть, и не проснулась – просто перешла в другой сон.

Но была какая-то секунда, какой-то тончайший слой отсутствия времени, – Васька, молодой Васька девяностых – здесь и сейчас, и я не знала, что он умер.

***
В следующем сне я встретилась с каким-то человеком, с которым была знакома только по жж.

Мы шли по Парижу, перешли через канал Грибоедова. Я ему пересказывала сон. Потом мы вышли к новому с иголочки вокзалу, откуда уходят поезда в южную Англию – к утёсам Дувра, куда летом 91-го мы с Васькой перебирались на пароме вместе с нашей машиной…

Потом залаяла Таня, приветствуя Кольку, который приехал поутру из аэропорта с конференции на Корсике… И ночная жизнь сменилась утренней.

***

Рывком кончилось лето. 18 градусов вместо 28-ми. И на ферме в деревянных дощатых ларях рыжие тыквы разных видов – и огромные слегка приплюснутые, и маленькие крепкие шары.

А рядом ларь с кисло-сладкими твёрдыми яблоками, – когда от такого откусываешь, оно брызжет соком.