![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Ничего не происходит
Совмещение души с телом – плавание – полёт.
В гору идёшь, ползёшь, пыхтишь, потом вознаграждение – терпенье и труд всё перетрут.
А плыть в тёплой воде легко. Как и летать.
Вот и летишь над подводными горными кряжами, машешь ластой толпе полосатых золотистых дорад, зависаешь над осьминогом, подныриваешь, и он перед тем, как удалиться, приветствует каким-нибудь седьмым щупальцем.
В многометровой синеве среди чёрных с раздвоенными хвостиками рыбьих стрижей, потом в расщелине, над самой подводной скалой, пытаясь не лечь на мель.
Когда смотришь вверх, видишь, как качается граница двух сред.
Заколдованное место.
Каждый год те же люди, те же собаки.
И половинка растянутого синего воздушного шара – куполом.
Не стекляшка, которую встряхнёшь, и снег идёт, – внутри шарика паруса, сосны.
Сойки вечно сварливо препираются.
Сосны машут гривами, и огорчаешься, что, значит, злой мистраль – дует с суши на море, сдувает тёплую воду с поверхности, «как с молока пену», а холодная поднимается из страшной глубины.
Юго-восточный ветер тоже не слишком хорош – может принести медуз, правда, мазь изобрели – по тому же принципу, что рыбья кожа, – намажешься и не страшны тебе медузьи щупы.
Вот и поднимаешь нос и поводишь им в разные стороны, – откуда ветер дует?
Запах горячей хвои, базилика, и тактильность жизни – вода – парное молоко или холодней? – солнце на спине – жжёт или гладит? – шёлковая пресная вода в озерце, громкие рыбьи плюхи. Роща пробковых дубов – сколько бутылок можно запечатать!
Кабаньи следы, разодранный мусорный мешок утром на садовой дорожке, и Катя не может отвести носа от вытоптанного клочка земли.
Когда забираешься в горы, человеческого присутствия совсем не чувствуешь, а звериное-птичье-насекомое шуршит и стрекочет вокруг, кузнечики расправляют красные крылья и подлётывают, и видишь море, три в нём острова и длиннейшую песчаную косу полуострова Gien, как на выпуклой здешней карте на стенке в гостиной.
Нет, никогда я не понимала, как бессмертие может надоесть.
В гору идёшь, ползёшь, пыхтишь, потом вознаграждение – терпенье и труд всё перетрут.
А плыть в тёплой воде легко. Как и летать.
Вот и летишь над подводными горными кряжами, машешь ластой толпе полосатых золотистых дорад, зависаешь над осьминогом, подныриваешь, и он перед тем, как удалиться, приветствует каким-нибудь седьмым щупальцем.
В многометровой синеве среди чёрных с раздвоенными хвостиками рыбьих стрижей, потом в расщелине, над самой подводной скалой, пытаясь не лечь на мель.
Когда смотришь вверх, видишь, как качается граница двух сред.
Заколдованное место.
Каждый год те же люди, те же собаки.
И половинка растянутого синего воздушного шара – куполом.
Не стекляшка, которую встряхнёшь, и снег идёт, – внутри шарика паруса, сосны.
Сойки вечно сварливо препираются.
Сосны машут гривами, и огорчаешься, что, значит, злой мистраль – дует с суши на море, сдувает тёплую воду с поверхности, «как с молока пену», а холодная поднимается из страшной глубины.
Юго-восточный ветер тоже не слишком хорош – может принести медуз, правда, мазь изобрели – по тому же принципу, что рыбья кожа, – намажешься и не страшны тебе медузьи щупы.
Вот и поднимаешь нос и поводишь им в разные стороны, – откуда ветер дует?
Запах горячей хвои, базилика, и тактильность жизни – вода – парное молоко или холодней? – солнце на спине – жжёт или гладит? – шёлковая пресная вода в озерце, громкие рыбьи плюхи. Роща пробковых дубов – сколько бутылок можно запечатать!
Кабаньи следы, разодранный мусорный мешок утром на садовой дорожке, и Катя не может отвести носа от вытоптанного клочка земли.
Когда забираешься в горы, человеческого присутствия совсем не чувствуешь, а звериное-птичье-насекомое шуршит и стрекочет вокруг, кузнечики расправляют красные крылья и подлётывают, и видишь море, три в нём острова и длиннейшую песчаную косу полуострова Gien, как на выпуклой здешней карте на стенке в гостиной.
Нет, никогда я не понимала, как бессмертие может надоесть.
no subject
no subject
no subject