mbla | Бахыт Кенжеев

В те времена труд был дёшев, а вещи дороги. Ну и что с того?

В те времена подростки вместо любовных утех

приходили миловаться в отделы свободного доступа

пахнущих бедной пылью районных библиотек.

Целовались. Переписывали Асадова. Недолюбливали Корчагина.

Говорили, робея, что даже в Рождественском что-то есть.

Можно что угодно, твердили, написать на бумаге, но

главное все-таки – совесть, талант и честь.

Выходя на Кропоткинскую, ежились, улыбались, обедали

пончиками с сахарной пудрой по 80 копеек кило.

Листья сентябрьские падали, бронзовые медали старости, и не ведали

ни прошедшего, ни грядущего. Нам повезло, повезло,

повторяли советские девочки-мальчики с умными лицами,

с подачи коммунальных реабилитированных вдов. На церквях,

разумеется, никаких крестов, но ведь могли же родиться мы

в гитлеровской Германии или при культе личности? Ах,

видишь, как хочется царскосельской прозы – словно врагу народа

высшей меры, словно Набокову – рифм, словно ублюдку – титула. Пуск -

самая стрёмная кнопка. Стали зимы бесснежны, захирели библиотеки, мода –

это то, из чего я вышел, поскольку поседел и обрюзг.

Труд стал дорог, а вещи дешевы. В вакууме пресловутом плавая,

плачут звезды, но умеет Господь разрядиться чеканной, сухой строкой.

Пой, загулявший прохожий. Я лох, я любую музыку схаваю.

Зимы бесснежны, но и бессмертны, я сам такой.