![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
(no subject)
Городок Форкалькье расселся на холме, – ну, всякому приятно на взгорке устроиться, – домам и деревьям тоже хочется. И на какой-то маленькой площади я вдруг увидела окно, которое могло бы быть моим. Огромное до полу. По стенам, облицованным диким камнем, розы, виноград. А выходишь через эту стеклянную дверь-окно на каменные плиты, в щелях между ними трава.
За окном книги – за окном родной бардак (в детстве я, неправильно расслышав произнесённое мамой незнакомое слово, говорила «бидрюк», и так у нас в доме повелось) – книги впопыхах засунуты на полки, а те, что не поместились, или те, что кто-то когда-то зачем-то вытащил, валяются сверху, какой-то альбом с репродукциями на чём-то вроде пюпитра открыт и глядит на улицу. Я побрела к окну, как за дудочкой
Крысолова, почти ткнулась в него носом – и тут выяснилось, что комната не пуста – хозяйка подняла глаза от компьютера и посмотрела на меня крайне неодобрительно – кто ж одобрит, когда подсматривают.
А я подумала – как сильно дематериализация культуры влияет на нашу жизнь. Я редко читаю на бумаге. Иногда случается, но не часто. Книги тихо стоят на полках, безмолвно. Вроде бы, и не обижаются. А нет ли определённого влияния объекта-носителя на текст? В этом свете становится понятно, зачем люди коллекционируют пластинки. Произвольная книжка на полке – её вряд ли я сниму оттуда – захочется прочесть –почти наверняка найду на Флибусте. Хотя иногда я всё-таки покупаю книги – только вышедшие, которые почему-то захотелось прочесть сразу. И не то, чтоб я сразу их читала – лежат растрёпанные стопки – вот как за этой стеклянной дверью, откуда на меня так неодобрительно посмотрела владелица моей! квартиры (или это всё-таки дом?). Меня так притянула стеклянная дверь, что на всё остальное я и внимания не обратила.
Отводишь глаз от экрана – нет-нет, и поглядишь на полку, приласкаешь взглядом какой-нибудь корешок. Но нашим ширпотребным изданиям не попасть в музей, не лежать под стеклом, не писали их монахи-переписчики, выводя буквы, и картинок в них чаще нет, чем есть. Хотя вот когда-то я держала самиздатскую книгу, которая могла бы поспорить со старинными – «Всё течёт» Василия Гроссмана. Обшитая серой мешковиной, – красные выведенные буквы на обложке, и каждая строка с красной буквы. Совершенно не помню, через кого из родительских друзей эта книжка к нам попала, – нелегальщина попадала в дом по нескольким каналам – чаще всего это были переснятые западные издания, иногда полуслепые машинописные копии, но на машинке обычно стихи, или статьи. Перепечатанных романов я не помню. И вот однажды достался на недельку Гроссман, место которому несомненно в музее.
Книги, как стойкие оловянные солдатики, выстроились на полках, а некоторые не влезли, или просто по случайности повернулись ко мне лицом – совсем девчонское лицо – слишком серьёзная Сильвия Плат смотрит на меня с суперобложки, кокетливый лохматый Дилан Томас – надо ж поэтический вид иметь – с другой. Буквы пляшут на супере маленькой книжонки матерных частушек, скромно названных озорными…
Коричневое собрание Томаса Манна прислонилось к коричневому собранию Бунина. Почему мы с Васькой поставили их рядом?
И двадцать пять назад Васька написал
ПРИМОРСКИЕ СТРОФЫ
...Ну а нас ведь просто слишком уж много,
Пишущих и прочих.
Вот и не нужна чужая тревога –
Отсвет в облачных клочьях...
Так на что мне пурпур колесниц римских,
Золотые шлемы...
Мазанки белёные станиц низких –
Крохи той же темы:
Поезд пробегал жёлтой, пыльной степью,
Вдоль моря – автобус.
Первый раз увиденная синяя терпкая
Живая пропасть.
В окно – вдруг опущенное – выстрел ветра.
Так по детски страшен
Контур нависающих криво сверху
Генуэзских башен.
Берег травянистый в волнах тёмных.
Рыба. Кукуруза.
Запах литографий в красочных альбомах
С запахом арбуза
Смешаны...
Вот смысл бессмыслицы: пятна
Памяти младенца.
Каждый год прозрачней, и вышивка внятна,
Как на полотенце...
. . . . . . . . . . . . . .
А книги тихо смотрят и с полок не просятся,
Примирённые навсегда....
И от снежного вечера исходит спокойствие:
Что там – полвека туда-сюда?
1996
За окном книги – за окном родной бардак (в детстве я, неправильно расслышав произнесённое мамой незнакомое слово, говорила «бидрюк», и так у нас в доме повелось) – книги впопыхах засунуты на полки, а те, что не поместились, или те, что кто-то когда-то зачем-то вытащил, валяются сверху, какой-то альбом с репродукциями на чём-то вроде пюпитра открыт и глядит на улицу. Я побрела к окну, как за дудочкой
Крысолова, почти ткнулась в него носом – и тут выяснилось, что комната не пуста – хозяйка подняла глаза от компьютера и посмотрела на меня крайне неодобрительно – кто ж одобрит, когда подсматривают.
А я подумала – как сильно дематериализация культуры влияет на нашу жизнь. Я редко читаю на бумаге. Иногда случается, но не часто. Книги тихо стоят на полках, безмолвно. Вроде бы, и не обижаются. А нет ли определённого влияния объекта-носителя на текст? В этом свете становится понятно, зачем люди коллекционируют пластинки. Произвольная книжка на полке – её вряд ли я сниму оттуда – захочется прочесть –почти наверняка найду на Флибусте. Хотя иногда я всё-таки покупаю книги – только вышедшие, которые почему-то захотелось прочесть сразу. И не то, чтоб я сразу их читала – лежат растрёпанные стопки – вот как за этой стеклянной дверью, откуда на меня так неодобрительно посмотрела владелица моей! квартиры (или это всё-таки дом?). Меня так притянула стеклянная дверь, что на всё остальное я и внимания не обратила.
Отводишь глаз от экрана – нет-нет, и поглядишь на полку, приласкаешь взглядом какой-нибудь корешок. Но нашим ширпотребным изданиям не попасть в музей, не лежать под стеклом, не писали их монахи-переписчики, выводя буквы, и картинок в них чаще нет, чем есть. Хотя вот когда-то я держала самиздатскую книгу, которая могла бы поспорить со старинными – «Всё течёт» Василия Гроссмана. Обшитая серой мешковиной, – красные выведенные буквы на обложке, и каждая строка с красной буквы. Совершенно не помню, через кого из родительских друзей эта книжка к нам попала, – нелегальщина попадала в дом по нескольким каналам – чаще всего это были переснятые западные издания, иногда полуслепые машинописные копии, но на машинке обычно стихи, или статьи. Перепечатанных романов я не помню. И вот однажды достался на недельку Гроссман, место которому несомненно в музее.
Книги, как стойкие оловянные солдатики, выстроились на полках, а некоторые не влезли, или просто по случайности повернулись ко мне лицом – совсем девчонское лицо – слишком серьёзная Сильвия Плат смотрит на меня с суперобложки, кокетливый лохматый Дилан Томас – надо ж поэтический вид иметь – с другой. Буквы пляшут на супере маленькой книжонки матерных частушек, скромно названных озорными…
Коричневое собрание Томаса Манна прислонилось к коричневому собранию Бунина. Почему мы с Васькой поставили их рядом?
И двадцать пять назад Васька написал
ПРИМОРСКИЕ СТРОФЫ
...Ну а нас ведь просто слишком уж много,
Пишущих и прочих.
Вот и не нужна чужая тревога –
Отсвет в облачных клочьях...
Так на что мне пурпур колесниц римских,
Золотые шлемы...
Мазанки белёные станиц низких –
Крохи той же темы:
Поезд пробегал жёлтой, пыльной степью,
Вдоль моря – автобус.
Первый раз увиденная синяя терпкая
Живая пропасть.
В окно – вдруг опущенное – выстрел ветра.
Так по детски страшен
Контур нависающих криво сверху
Генуэзских башен.
Берег травянистый в волнах тёмных.
Рыба. Кукуруза.
Запах литографий в красочных альбомах
С запахом арбуза
Смешаны...
Вот смысл бессмыслицы: пятна
Памяти младенца.
Каждый год прозрачней, и вышивка внятна,
Как на полотенце...
. . . . . . . . . . . . . .
А книги тихо смотрят и с полок не просятся,
Примирённые навсегда....
И от снежного вечера исходит спокойствие:
Что там – полвека туда-сюда?
1996