![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
- васька,
- нюша,
- пятна памяти,
- стихи,
- эхо
(no subject)
Это хвостик вчерашнего - про лес, про лягушек, про соловьёв, про Нюшу, про бегемочье стихосложенье, про одичалую сирень и надписи на стенках, и про то, как машину у нас уводили...
***
Для Васьки лес – естественная среда обитания, – и не тайга дикая была ему нужна – вполне удовлетворялся очеловеченным близким к жилью пространством – называл себя пригородным жителем – в Питере жил возле Сосновки – на первом этаже – лыжи на ноги, палки в руки – и вперёд, или летом велосипед. И в Париже не хотел оставаться в городе, был полностью доволен Медоном – ну, вот только если б вместо квартиры дом у станции, или хоть балкон завалящий. А качество дома он оценивал участком – если большой, значит, отличный дом, а коли мал – на фиг ваще такой дом сдался – ежели почти без сада.
***
Однажды осенью 91-го, разнообразя наши пути, мы после работы свернули в Верьерский ближний лес. Мы никогда там не были, но пару раз из машины видели оленей, мирно жующих травку прямо за дорожной загородкой. Ничего особенно интересного мы в том лесу не нашли – каштаны, буки, прямые дорожки – лесопарк, а не лес. Но солнечный был невесомый вечер... Когда мы пришли к машине, чтоб домой ехать, Нюша решила, что погуляла она недостаточно – бросилась наземь – и в воздухе молотит всеми четырьмя лапами, башкой мотает и зубами щёлкает, ухмыляясь во весь рот – попробуй ухвати. Нам пришлось в машину сесть и мотор завести, чтоб она вернулась в ум. А с того дня она просто для щастья, от полноты радости стала кидаться на землю и лапами болтать, смеясь во всю пасть – как лошадь. Разбежится – и шмяк, и хохочет!
Лес и в квартиру к нам приходил. Один раз в кармане обнаружился проросший жёлудь, из которого в здоровущем горшке у нас вырос дубок и прожил несколько лет... Потом захирел, конечно. Плющ как-то посадили и по стенке пустили, но не понравилось ему в квартире. И диким гиацинтам, пролескам, тоже не очень понравилось – мы луковицы весной откопали, и они дали побеги и расцвели – только бледными немощными цветами – не хотели дома синеть во всю небесную синь.
Васька вообще очень любил разводить растения – я пытаюсь сейчас их не загубить – его это хозяйство. Филодендрон зарастил целиком стенку. Я-то люблю цветущее, а Васька – листья. Азалию нам приручить не удалось, отцвела и с концами... А вот бугенвилея разрослась и цветёт. Мы даже книжку купили про домашние растения. Но как-то раз у нас завёлся противный паразит, кукоживший листья, и, несмотря на васькины старания, сожрал фуксию и ещё что-то. Машка отростки какие-то привезла – она-то тоже разводит и умеет. Вместо погибшего пёстролистного кротона подарила Ваське новенький маленький из парижского цветочного магазина. Осенью 2012-го. А Васька как-то его неудачно пересадил, и он погиб... Мы с Галкой и Славкой бродили перед Новым годом по городу в попытках найти кротону замену... А их зимой не продают. Чудом на цветочном рынке на Ситэ нашёлся горшочек... Но не пёстрый. Стоит вот у меня...
Два года, начиная с осени 95-го, я раз в неделю учила будущих программистов в техническом институте в Фонтенбло. Васька меня туда возил. Начинались у меня занятия не слишком рано, мы никогда не ездили по темноте – а вот зимой солнце впереди низко над дорогой било по глазам. У меня было там, наверно, часов шесть, если не 8, практических занятий. Факультет на отшибе, на краю леса – прямо за ним поле для стрельбы из лука, потом заросли одичалой сирени – весной мы её ломали, заворачивали в мокрую тряпку, везли охапками домой – а дальше смешанный лес, плоский довольно, с огромными камнями на полянках, и уже потом подъём на фонтенблиные пупыри. На границе сирени и леса соловьи – кажется, нигде я не встречала их столько – мы звали это место – соловьиной школой. Там даже удавалось, если повезёт, иногда их увидеть – разевающих клювы самозабвенных мелких немеханических.
Однажды накануне нашей поездки в Фонтенбло у нас угнали машину. Васька вечером пошёл в неё зачем-то, вернулся растерянный – нету. Взяли бегемотную. У въезда на дорогу остановились, пропуская грузовик, – и тут нам в жопу въехали. А надо сказать, что Васька вечно проклинал французскую привычку усаживаться на жопу едущей впереди машины. Ярился, ругался, изводя собственных пассажиров... Ну и вот. Вреда-то особого не произошло – ни нашей машине, ни въехавшей. Из машины обидчиков вывалились, размазывая слёзы, тётенька и двое небольших детей, которые между рыданиями, подвывали – «когда мама за рулём, всегда что-нибудь случается» – Ваське ничего не оставалось, как начать детей утешать, да и маму заодно – ну, подумаешь, ну, с кем не бывает, ну, головка квадратная...
О покраже машины Васька, естественно, сообщил в полицию ещё в тот вечер, когда она пропала. Ну а вернувшись из Фонтенбло, посетило меня желание, которым я с Васькой не поделилась – пойти нашего красавца-форда поискать – ну, зачем, скажи на милость, уводить старое корыто? Я попросту прошлась по улицам неподалёку от того места, с которого он исчез. И вдруг вижу родимого – стоит себе возле магазина. Васька поехал тут же в полицию о находке сообщить – ну, полицейский пошёл с ним осмотреть машину и показал ему отпечатки подростковых ладошек – мальчишки брали покататься – хорошо не врезались никуда...
Пока я учила студентов, Васька гулял с Нюшей, работал. Если дождь или холодно, то в машине – карандаш да блокнот всегда при себе. Иногда ездил к Вальке в её загородный дом в часе езды оттуда, а иногда в центр Фонтенбло – посидеть в кафе. Васька тогда передвигался с необычайной лёгкостью – подскочить куда-нибудь на машине проблемой вообще не было.
В хорошую погоду весной, осенью мы гуляли ещё и после моих занятий, сидели на тёплых камнях, болтали.
Как-то в викенд свозили в ту часть огромного леса Фонтенбло Бегемота с Маринкой, ушли тогда довольно далеко, и на нависающей над тропинкой скале накарябали куском валявшегося рядом камня – «здесь был Вася» – пару лет назад, когда мы с Бегемотом там прошли, надпись была...
Нюша в ту прогулку в почти жаркий день на песчаных поднимавших в воздух взвесь тропинках, внизу под известняковыми горбами, страшно хотела пить – пересохли любимые лужицы в углублениях в камнях, где если повезёт, удавалось даже выкупаться. Вода кончилась... И тут мы вышли на пруд – казалось, она его просто вылакает – был пруд – и нету...
Потом мы часто из других уже мест к пруду этому ходили, а однажды весной нам повезло невероятно. В лесу среди сосен и скал мы услышали дальний хор – и пошли, как на дудочку Крысолова... Чёрт его знает, что это было – мы не понимали – слаженный переливчатый густой звук – он наполнял воздух, который стал весомым и вибрировал. Мы вышли к пруду – на каждом листике, на каждой веточке на воде сидел лягух, раздувался и, забыв обо всём, солировал – и вместе они сливались в хор – мелькнуло почти виденьем – через секунду в воде, в совершенно пустом обезлягушенном пруду оказалась Нюша – плавала, пила, вздыхала – когда наконец вышла, Васька схватил её на поводок, и мы затаились. Минут через десять лягушачьи головы стали друг за дружкой появляться над водой – оглядывались робко и запевали. Нюша тянула в воду, но Васька её крепко держал. Я слышала неоднократно не худший лягушачий хор, в Дордони, например, но ни разу больше я не видела зелёных восхитительных хористов с раздутыми пузырями, страстных. И на этом пруду больше нам так ни разу не повезло.
Собаке Нюше
***
В эту осень небо привыкло
Зажигать каждый вечер закат.
В оркестровой скрипки пиликают –
Как дубовые листья кружат,
А со сцены – воронье соло,
Воробьиный хор (далеко!),
И с готовностью невесёлой
Ветры пробуют геликон.
Ну-ка, вслушайся, если уловишь,
Репетирует что-то даль,
Где-то – поезд по шпалам клавиш:
То настраивают рояль.
Мы с тобой пройдём непременно,
По паркетам листвы скользя,
За кулисы, в фойе, на сцену –
Только в зрительный зал нельзя.
Говоришь – пойдём? Но однако
Нам никто ещё не сказал...
И куда нам спешить, собака?
Нас не пустят в зрительный зал.
***
Есть два памятника, от которых у меня всегда комок в горле – один – сгоревшая пожарная машина в Лё Гау, на вершине холма в лесу из пробковых дубов, откуда в две стороны внизу море, – там в конце девяностых был лесной пожар, и в этой машине, осевшей на прогоревшие шины, с вылетевшим ветровым стеклом, погибло четверо ребят – трое совсем молодых, один постарше – их могилы тут же, и всегда там цветы – клумбы, за которыми следят, наверно, лесники. И оливы там – рядком – только в прошлом году, посадив васькину, я осознанно на них поглядела.
А второй памятник – в лесу Фонтенбло – стелла на вершине горки – на ней выбиты имена и судьбы парашютистов, которых тут сбросили во время оккупации. Всех их поймали, депортировали, и почти все погибли в концлагерях.
Вот к этому памятнику мы часто ходили – не то, чтоб специально к нему, но оказывались на той вершинке холма, где он...
***
Однажды в Фонтенбло Бегемот принял кабанчика за оленя – мы шли без тропы по склону, вдруг в кустах зашуршало, заскрипело – вниз с топотом побежал зверь – без рогов, но с длинным пятаком, а Бегемот закричал – смотрите, олень!
Нюша очень любила лес Фонтенбло, и Рамбуйе тоже любила, а вот наш, Медонский, придворный – куда меньше, иногда даже ленилась в нём гулять – шла нога за ногу. Хотя и в Медонском могло что-нибудь интересное случиться. Ну, например, можно было встретить бурундука и за ним погнаться... А однажды ей досталась рыба. Её, видимо, кто-то поймал прямо перед нашим приходом на пруд. Это была уже мёртвая рыба, но свежая, блестящая – может с удочки сорвалась и умерла – так или иначе, Нюша выхватила её из воды у берега и закусила – из пасти торчали хвост и голова. С нами был папа, и мы вообще-то собирались дальше гулять, но Нюша рыбу не отдавала. Закусила мёртвой хваткой, и всё тут. Решили пойти домой, – я надеялась обменять рыбу на кусок шоколада. Идём по улице – а встречные – «ууу, собака рыбу поймала, собака рыбу несёт» – прям неудобно... Дома Нюша не согласилась меняться – схрумкала рыбину в два счёта.
Невзрослая Нюша загубила две живые души – не по злому умыслу, а не рассчитав: однажды она схватила в зубы птенчика, и он умер тут же – то ли от ужаса, то ли она его прихватила сильно... А второй раз мышка-дура уселась рядом с лапой, небось, глупый мышонок – мы не успели ничего сделать, лапа приподнялась и опустилась прямо на мышку. Мы Нюшу очень ругали, да и самой ей явно было неприятно – с тех пор она стала выделять игрушки с глазками и с носиком – когда с ней случалась ложная беременность, а это, как с большинством нестерилизованных сук, бывало довольно регулярно, она таскала за собой детей – резинового крокодила и резинового ёжика.
***
Нюша отлично искала дорогу в скалах – ведь тропинки прокладывают так, что иногда собаке и пройти-то нельзя, потому что приходится немножко прокарабкиваться, а этого собаки не умеют, и Нюша в таких случаях находила обход, протискивалась в самые узкие щели...
Васька иногда ныл – что ноги болят, что надоело идти вверх...
Однажды когда мы вчетвером гуляли в лесу Фонтенбло, Бегемот сочинил стих:
Когда смеюсь, болит лицо,
Когда ебусь, болит яйцо,
Когда иду, болит нога,
Но всё же жизнь мне дорога.
Стих этот все полюбили и друг другу вечно цитировали – жаловаться-то многие горазды.
Лес Фонтенбло, видимо, будил бегемочий поэтический дар, и почему-то стихи выходили всё минорные. Например, про неизвестную Глашу.
Голос Глаши глуше, глуше,
Уж не слышно Глаши с суши
Глаша, Глаша! Нет ея,
Скрылась лодка...
Бегемот попросил Ваську закончить – естественно, Васька немедленно отозвался – «ни хуя», как же ещё.
А потом, на обратном пути, при проезде через городок Барбизон, столицу живописи в предимпрессионистские времена, видимо, под бегемотским влиянием пробормотал "Не пускайте в бар бизона, если он из Барбизона".
***
Есть у меня фотка почти десятилетней давности: земляная дорога с травой посредине, поленница на краю, чуть поодаль пирамидальный зазолотившийся тополь – и небо – голубое прозрачное с облачными овечками.
Весной после долгого перерыва мы с Бегемотом там прошли – нет тополя... Срубили. Тополя – единственные, небось, деревья, у которых срок жизни сравним с человечьим...
Дальше... Там громада Павловского парка –
Ворота Чугунные, и Вольер и Арка...
И дворец желтеет где-то вдалеке,
И... пустое место – ниже по реке:
Над Славянкой в соснах,
на склоне травяном
Тут торчал облезлый деревянный дом...
На крыльце скрипучем, вытянув хвосты –
«Львы сторожевые» (ну, мои коты).
Минуло полвека. Изменился вид...
Но пустое место тоже говорит...
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
Азалии достаточный холод нужен. Ты такой не перенесла бы - самая подходящая температура для растения – около 10-15 градусов (помнила и так приблизительно, но из собачьего любопытства уточнила:))
Стихи проняли. Даже Бегемочьи - в своем роде:)
Игрушка у Нюши - по роще калиновой, по роще осиновой...
no subject
Гдеж я была раньше-то?
Re: Гдеж я была раньше-то?
no subject
ну что тут ещё скажешь. только ох...
no subject