![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
(no subject)
А наш грибной сезон куда как осенней северного.
Под ногами совсем пестро – и как знать издали – шляпка, корень, или лист.
Грибосборство – умопомешательство – ну, и зачем, спрашивается, тонны грибов? Возиться с ними, чистить, жарить, парить, морозить – на фига? Умалишоты, одно слово.
Атавизм, но свойственный не только людям из России, для которых когда-то грибы были весёлой едой – картошка с грибами и с кислой капустой – чем не праздничный ужин? Французы по рождению, да чего там, алжирский бербер Амар, член грибного сообщества, – тоже не проходят мимо грибов.
И вот пыхтишь, клянёшь, но тащишь через лес оттягивающие руки пакеты.
Благодаря Ирису, который недавно рассказал, что вот впервые поел жареных рыжиков, и что невозможно вкусны они, я тоже пожарила рыжики – и да, невозможно вкусно – как и у солёных – вкус леса у рыжиков со сковородки.
Год назад попробовали мы грибы зонтики – и тоже очень вкусно – если жарить огромными ломтями – как стейки. А собирать их неинтересно – стоят на худых длинных ногах эдакие дылды – не ищешь – срываешь на огороде.
И маслят собирать неинтересно – слишком их много высыпает – когда-то в Эстонии на травянистую середину лесных дорожек, и сейчас так же в подпарижье, а особенно много их на дорожках, где лошадей часто встречаешь.
Красным всегда радуешься – красавцы они, а жареные – ну, ничего особенного…
Праздничное дело – грибосбор ненужных грибов – вглядываешься, радостно вдруг видишь, потом ночью перед закрытыми глазами пестрят листья, шляпки, – и пахнет винной пробкой.
Каждое зимнее воскресенье на завтрак была варёная картошка с солёными грибами и кефир – грибы с луком и со сметаной – кефиром запивали. За кефиром в каких-то начальных классах меня посылали – в магазин чтоб попасть, надо было Малый перейти. Что там переходить – на Малом сколько там машин – не Средний чай, не Большой!
Но невыносимо страшно – каждый раз ныряла в ужас – и потом другая сторона – выныривала. Папа воспитывал, сердился, заставлял переходить улицу и зажигать спички – но страшно. На лыжах с горки – страх сладкий, а этот, ужас перед машинами, – железный страх.
Со мной учился в первом классе мальчик Вася, отпетый двоечник и хулиган, папа говорил мне, что неплохо б я в чём-то с Васи пример брала, а не была б такой трусихой. Что если перемешать лучшую в классе отличницу Ритку с Васей – очень правильный человек получится.
У Васи умерла мама – и я холодела – не могла объять такого – мама умерла – а он вроде дышит.
За мамой гонялись все трамваи, ходившие по Среднему и по Восьмой линии – стоило ей минут на пятнадцать задержаться с работы, как я садилась на подоконник, глядела во двор-колодец – все трамваи, светя разноцветными злобными огнями, неслись за мамой – железные чудовища, а я глядела во двор и бормотала «только бы, только бы, только бы обошлось, только бы»…
Рыжиков в ленинградских лесах не было, и в Эстонии не было. Были волнушки – розовые мохнатые с ногами-трубками. И серушки тоже с прекрасными трубными ногами, но не такие праздничные, – не розовые, а серые. Ну, и плебейские горькушки, шоколадные и горькие – впрочем, после варки горечь уходила. Их всех солили – они – солоники. А ещё зелёные грузди, симпатяги, вечно с налипшим мхом, кусками листьев, а ноги защитно-зелёные снаружи, а внутри белые.
Главный грибосбор бывал на даче – в мамин августовский отпуск. Когда жили в Усть-Нарве, ходили в ближний лес за любимыми Бабаниными моховичками, в дальний, к Ауге – туда аж автобус ходил – за волнушками…
Ну, а из города в сентябре тоже ездили. Народ выходил к станции с корзинами – наверху красавцы белые и ещё бОльшие красавцы красные, чуть укрытые папоротником, а внизу мелочь пузатая – никто не садился в поезд, не приведя корзину в праздничный вид – ну, надо ж пиписьками мериться!
А зверей в лесах мы не встречали – ни под капусткой заиньки-паиньки, по-заячьи лопотавшего, ни Лисы Патрикеевны… Одни лоси. Выйдет громадина из чащи на просеку, поглядит, вздохнёт и уйдёт обратно.
А однажды на Ладоге на мысе Орёл – два лося на закате плыли через протоку, выставив из воды рогатые золотящиеся морды…
В лесу Рамбуйе, старинном, королевском, оленьем – тянутся из-под листьев слегка скукоженные перед неотменной зимой ландышевые листья, а папоротники вспыхивают на солнце – горят по осени кусты в лесах – мелкие лесные яблочки падают неподалёку от яблонь, кентавры, олени, фавны в чаще хрустят ветками, топочут, – и Пан насвистывает, почёсывает свирелью за ухом.
Под ногами совсем пестро – и как знать издали – шляпка, корень, или лист.
Грибосборство – умопомешательство – ну, и зачем, спрашивается, тонны грибов? Возиться с ними, чистить, жарить, парить, морозить – на фига? Умалишоты, одно слово.
Атавизм, но свойственный не только людям из России, для которых когда-то грибы были весёлой едой – картошка с грибами и с кислой капустой – чем не праздничный ужин? Французы по рождению, да чего там, алжирский бербер Амар, член грибного сообщества, – тоже не проходят мимо грибов.
И вот пыхтишь, клянёшь, но тащишь через лес оттягивающие руки пакеты.
Благодаря Ирису, который недавно рассказал, что вот впервые поел жареных рыжиков, и что невозможно вкусны они, я тоже пожарила рыжики – и да, невозможно вкусно – как и у солёных – вкус леса у рыжиков со сковородки.
Год назад попробовали мы грибы зонтики – и тоже очень вкусно – если жарить огромными ломтями – как стейки. А собирать их неинтересно – стоят на худых длинных ногах эдакие дылды – не ищешь – срываешь на огороде.
И маслят собирать неинтересно – слишком их много высыпает – когда-то в Эстонии на травянистую середину лесных дорожек, и сейчас так же в подпарижье, а особенно много их на дорожках, где лошадей часто встречаешь.
Красным всегда радуешься – красавцы они, а жареные – ну, ничего особенного…
Праздничное дело – грибосбор ненужных грибов – вглядываешься, радостно вдруг видишь, потом ночью перед закрытыми глазами пестрят листья, шляпки, – и пахнет винной пробкой.
Каждое зимнее воскресенье на завтрак была варёная картошка с солёными грибами и кефир – грибы с луком и со сметаной – кефиром запивали. За кефиром в каких-то начальных классах меня посылали – в магазин чтоб попасть, надо было Малый перейти. Что там переходить – на Малом сколько там машин – не Средний чай, не Большой!
Но невыносимо страшно – каждый раз ныряла в ужас – и потом другая сторона – выныривала. Папа воспитывал, сердился, заставлял переходить улицу и зажигать спички – но страшно. На лыжах с горки – страх сладкий, а этот, ужас перед машинами, – железный страх.
Со мной учился в первом классе мальчик Вася, отпетый двоечник и хулиган, папа говорил мне, что неплохо б я в чём-то с Васи пример брала, а не была б такой трусихой. Что если перемешать лучшую в классе отличницу Ритку с Васей – очень правильный человек получится.
У Васи умерла мама – и я холодела – не могла объять такого – мама умерла – а он вроде дышит.
За мамой гонялись все трамваи, ходившие по Среднему и по Восьмой линии – стоило ей минут на пятнадцать задержаться с работы, как я садилась на подоконник, глядела во двор-колодец – все трамваи, светя разноцветными злобными огнями, неслись за мамой – железные чудовища, а я глядела во двор и бормотала «только бы, только бы, только бы обошлось, только бы»…
Рыжиков в ленинградских лесах не было, и в Эстонии не было. Были волнушки – розовые мохнатые с ногами-трубками. И серушки тоже с прекрасными трубными ногами, но не такие праздничные, – не розовые, а серые. Ну, и плебейские горькушки, шоколадные и горькие – впрочем, после варки горечь уходила. Их всех солили – они – солоники. А ещё зелёные грузди, симпатяги, вечно с налипшим мхом, кусками листьев, а ноги защитно-зелёные снаружи, а внутри белые.
Главный грибосбор бывал на даче – в мамин августовский отпуск. Когда жили в Усть-Нарве, ходили в ближний лес за любимыми Бабаниными моховичками, в дальний, к Ауге – туда аж автобус ходил – за волнушками…
Ну, а из города в сентябре тоже ездили. Народ выходил к станции с корзинами – наверху красавцы белые и ещё бОльшие красавцы красные, чуть укрытые папоротником, а внизу мелочь пузатая – никто не садился в поезд, не приведя корзину в праздничный вид – ну, надо ж пиписьками мериться!
А зверей в лесах мы не встречали – ни под капусткой заиньки-паиньки, по-заячьи лопотавшего, ни Лисы Патрикеевны… Одни лоси. Выйдет громадина из чащи на просеку, поглядит, вздохнёт и уйдёт обратно.
А однажды на Ладоге на мысе Орёл – два лося на закате плыли через протоку, выставив из воды рогатые золотящиеся морды…
В лесу Рамбуйе, старинном, королевском, оленьем – тянутся из-под листьев слегка скукоженные перед неотменной зимой ландышевые листья, а папоротники вспыхивают на солнце – горят по осени кусты в лесах – мелкие лесные яблочки падают неподалёку от яблонь, кентавры, олени, фавны в чаще хрустят ветками, топочут, – и Пан насвистывает, почёсывает свирелью за ухом.