![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Обрывки родословной
В проект Комова
Я определённо не могу рассказать то, что я знаю, последовательно – набором фактов, –скучно писать – скучно читать.
Именно поэтому я так плохо знаю историю – только отдельными высвеченными кусками, только когда она превратилась в обрывки разговоров и воспоминаний, в литературу и болтовню, – я могу о ней читать, слушать, а значит, и рассказывать.
Вот тут про деда.
Вот тут про папу.
И ещё немножко клочков.
Бабушка-папина мама – из Витебска, а мамина – из-под Витебска, из местечка Колышки.
Классе в восьмом я с трепетом листала впервые попавший мне в руки альбом Шагала. Я показала его бабушкам – маленькую книжечку с плохими репродукциями – и они хором воскликнули – это же у нас на стене дома в Витебске долго висело – «Шаг». Двадцатые годы. Радостный человек почти на шпагате.
Брат папиной мамы – бабы Розы – в незапамятные времена учился у Шагала живописи.
А баба Роза в детстве училась балету. Отец держал в Витебске лавку, дочка занималась балетом. Потом уехала в Ленинград – в университет – когда-то она мне сказала, что всё началось с того, что Витебск посетила женщина-адвокат и прочитала лекцию, – в результате для них с подругой, двух самонадеянных, стремящихся к свободе и эмансипации девчонок, всё стало ясно – только на юридический.
Папа родился в двадцать шестом году. Баба Роза очень недолго прожила с его отцом, моим дедом. Говорила, что замуж согласилась за деда выйти в припадке помешательства – дескать, какая-то бабка сказала ей, увидев огромное пузо, что ребёночек может родиться хроменьким, или ещё каким, ежели не замужем. Я не могу себе представить, чтоб в любом безумии баба Роза могла поверить во что-нибудь мистическое, я думаю, что ей просто хотелось отметить своё всегдашнее превосходство над дедом, а никакая разумная история, почему же она всё-таки замуж за него вышла, не придумалась.
Так или иначе, пару лет баба Роза и дед Исаак прожили вместе, да ещё и с родителями (а может быть, только с мамой) Исаака. Эта мама, страстная строительница советской власти, очень ругала бабу Розу за то, что та иногда ходила на рынок – «покупать надо только у большевиков». И ещё ругала её за грязь в доме – «Роза, пиль» – «не пиль, а пыль» – «какая разница, ты же видишь, что гразно».
Так что рассказы о прабабушке связались у меня с пародией на Иосифа Уткина: «Мотеле живёт в Гранд Отеле с окнами на закат, и если чему не хватает Мотеле, так это русскому языка».
После развода дед Исаак перебрался в Москву. Работал редактором в Детгизе.
Когда к Детгизу вплотную приблизились аресты, он ночью сел на поезд и уехал, не знаю, куда. За ним пришли, но не найдя, искать не стали. В конце концов, одним больше, одним меньше, – если какая-нибудь селёдка ускользнёт из сетей в дырку, у ловца будет всего лишь селёдкой меньше.
Довольно скоро дед вернулся в Москву и в Детгиз.
Последние годы жизни, после смерти жены, он провёл в роскошном доме для престарелых старых большевиков под Москвой. В этом знаменитом доме встречались бывшие советские начальники и недобитые троцкисты, рассказывают, что почти до драк костылями доходило. А уж политические споры!
Баба Роза, кажется, сразу после того, как разошлась с дедом, вышла замуж. Папа рос с отчимом, я его, к сожалению, уже не застала. По рассказам папин отчим в ранней юности съездил в Америку, но сразу после революции вернулся. Человек был весёлый, остроумный, очень способный. От него осталось много уютного тёплого трёпа: «Курицу надо есть вдвоём, я и курица».
Когда бабушкину сестру посадили, а её мужа расстреляли, бабушка с отчимом забрали мальчишек-племянников, старшему было 15, младшему 5, папе 11.
Муж ещё одной сестры был из тех партийных начальников, которые возникли после 37-го года, пришли на место расстелянных. Человек он, видимо, был недалёкий и, надо полагать, в качестве первого секретаря обкома города Пензы, совершил немало преступлений, однако во время войны взял к себе свалившуюся на него бабу Розу с ребятами, не побоявшись того, что двое мальчишек – дети врагов народа.
В моём детстве и юности баба Роза была властной, решительной, красивой, крайне молодо выглядела, курила сигарету от сигареты, работала до самой смерти, в 73 года умерла на больничном, это при том, что за несколько лет до того у неё был рак лёгких, операция.
Помню её друга-любовника – тихого, лысого, элегантного, приходил довольно часто, шоколадки нам дарил. Множество было подруг, – две в Москве, вечно письма на столике валялись.
При мне работала баба Роза юрисконсультом в управлении торговли, и мы могли наблюдать, как советская экономика постепенно приходила в упадок, по содержанию праздничных пакетов – в моём раннем детстве в них была икра и крабы, в среднем – сайра и шпроты, а классу к десятому – селёдка иваси, майонез и солёные огурцы.
..................................
Мамина мама, любимая наша бабушка Бабаня – мягкая, покладистая, мы каждое лето жили с ней на даче и с удобством рассаживались у неё на голове.
Когда деда посадили, Бабаню с мамой взяла бабушкина сестра Галя, а тётку, мамину старшую сестру, которую революционный дед назвал Жорессой (она, кстати, потом вышла замуж за Маркса к большому удовольствию тётеньки в загсе) отдали сестре деда.
У Гали был до революции любовник, как в детстве я считала, швед, потом выяснилось, что шведом он назывался в доме только потому, что уехал в Швецию, Галю тоже звал, но она была занята строительством светлого будущего. А от шведа остались удивительные вещи – благородный рояль, бокалы, которые в доме называли царскими – старинные, тяжёлые, с золотым ободком, поющая раковина – приложишь к уху, и море слышно.
Жили Бабаня с Галей и с мамой в комнате в квартире на Херсонской, тоже оставшейся от «шведа».
Галя работала инженером на макаронной фабрике, пережила блокаду, пережила короткую послевоенную посадку.
Ещё одна сестра, Хася, старшая, вместе с кузинами в начале века уехала в Америку, единственная из всей компании вернулась – а как же, социалистка. Я помню её сердитой старухой, по сути же ничего про неё не знаю, даже не знаю, говорила ли она по-английски. Только помню, что двоюродные сёстры – в прошлом белошвейки, а тогда пенсионерки, собрались в шестидесятые навестить родственников в Ленинграде, и бурно обсуждался вопрос о том, как же их привести в гости – ведь все в коммуналках, а они, небось, такого и не видели.
Отрывочное, пунктирное, врезалось...
Бабаня с мамой в эвакуации на Урале. Дикая красная смородина на берегу Камы. Когда только приехали, Бабаня пошла к хозяевам спрашивать, нет ли какой еды, и ей в ответ: «а как же, только что дочку зарезали». Мрачно, страшно, дикий лес, острый нож. Дочка – это, оказывается, на Урале поросёнок.
Бабанин брат во время войны служил конюхом. Где, как? Знаю только, что лошадь не понимала без мата, а дядя Нёма совершенно не мог произносить плохих слов – он подходил вплотную к лошадке и шептал ей нежно, на ушко: «ёб твою мать» – лошадь понуро шла, куда надо.
.........
Когда родители поженились, Сталин ещё был жив, дед сидел, – штампа в паспорт родители не поставили, но всё равно были уверены, что распределения в Ленинград папе не видать – вряд ли то, что мамин отец сидит, удалось бы скрыть.
Но Сталин помер, деда выпустили, а папу после института распределили в ленинградский метрополитен...
........
Про маму – в другой раз...
...............
Примечание: а![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
mrka скажет, что всё я вру, мы, как в фильме «Расёмон», помним – часто разное...
Я определённо не могу рассказать то, что я знаю, последовательно – набором фактов, –скучно писать – скучно читать.
Именно поэтому я так плохо знаю историю – только отдельными высвеченными кусками, только когда она превратилась в обрывки разговоров и воспоминаний, в литературу и болтовню, – я могу о ней читать, слушать, а значит, и рассказывать.
Вот тут про деда.
Вот тут про папу.
И ещё немножко клочков.
Бабушка-папина мама – из Витебска, а мамина – из-под Витебска, из местечка Колышки.
Классе в восьмом я с трепетом листала впервые попавший мне в руки альбом Шагала. Я показала его бабушкам – маленькую книжечку с плохими репродукциями – и они хором воскликнули – это же у нас на стене дома в Витебске долго висело – «Шаг». Двадцатые годы. Радостный человек почти на шпагате.
Брат папиной мамы – бабы Розы – в незапамятные времена учился у Шагала живописи.
А баба Роза в детстве училась балету. Отец держал в Витебске лавку, дочка занималась балетом. Потом уехала в Ленинград – в университет – когда-то она мне сказала, что всё началось с того, что Витебск посетила женщина-адвокат и прочитала лекцию, – в результате для них с подругой, двух самонадеянных, стремящихся к свободе и эмансипации девчонок, всё стало ясно – только на юридический.
Папа родился в двадцать шестом году. Баба Роза очень недолго прожила с его отцом, моим дедом. Говорила, что замуж согласилась за деда выйти в припадке помешательства – дескать, какая-то бабка сказала ей, увидев огромное пузо, что ребёночек может родиться хроменьким, или ещё каким, ежели не замужем. Я не могу себе представить, чтоб в любом безумии баба Роза могла поверить во что-нибудь мистическое, я думаю, что ей просто хотелось отметить своё всегдашнее превосходство над дедом, а никакая разумная история, почему же она всё-таки замуж за него вышла, не придумалась.
Так или иначе, пару лет баба Роза и дед Исаак прожили вместе, да ещё и с родителями (а может быть, только с мамой) Исаака. Эта мама, страстная строительница советской власти, очень ругала бабу Розу за то, что та иногда ходила на рынок – «покупать надо только у большевиков». И ещё ругала её за грязь в доме – «Роза, пиль» – «не пиль, а пыль» – «какая разница, ты же видишь, что гразно».
Так что рассказы о прабабушке связались у меня с пародией на Иосифа Уткина: «Мотеле живёт в Гранд Отеле с окнами на закат, и если чему не хватает Мотеле, так это русскому языка».
После развода дед Исаак перебрался в Москву. Работал редактором в Детгизе.
Когда к Детгизу вплотную приблизились аресты, он ночью сел на поезд и уехал, не знаю, куда. За ним пришли, но не найдя, искать не стали. В конце концов, одним больше, одним меньше, – если какая-нибудь селёдка ускользнёт из сетей в дырку, у ловца будет всего лишь селёдкой меньше.
Довольно скоро дед вернулся в Москву и в Детгиз.
Последние годы жизни, после смерти жены, он провёл в роскошном доме для престарелых старых большевиков под Москвой. В этом знаменитом доме встречались бывшие советские начальники и недобитые троцкисты, рассказывают, что почти до драк костылями доходило. А уж политические споры!
Баба Роза, кажется, сразу после того, как разошлась с дедом, вышла замуж. Папа рос с отчимом, я его, к сожалению, уже не застала. По рассказам папин отчим в ранней юности съездил в Америку, но сразу после революции вернулся. Человек был весёлый, остроумный, очень способный. От него осталось много уютного тёплого трёпа: «Курицу надо есть вдвоём, я и курица».
Когда бабушкину сестру посадили, а её мужа расстреляли, бабушка с отчимом забрали мальчишек-племянников, старшему было 15, младшему 5, папе 11.
Муж ещё одной сестры был из тех партийных начальников, которые возникли после 37-го года, пришли на место расстелянных. Человек он, видимо, был недалёкий и, надо полагать, в качестве первого секретаря обкома города Пензы, совершил немало преступлений, однако во время войны взял к себе свалившуюся на него бабу Розу с ребятами, не побоявшись того, что двое мальчишек – дети врагов народа.
В моём детстве и юности баба Роза была властной, решительной, красивой, крайне молодо выглядела, курила сигарету от сигареты, работала до самой смерти, в 73 года умерла на больничном, это при том, что за несколько лет до того у неё был рак лёгких, операция.
Помню её друга-любовника – тихого, лысого, элегантного, приходил довольно часто, шоколадки нам дарил. Множество было подруг, – две в Москве, вечно письма на столике валялись.
При мне работала баба Роза юрисконсультом в управлении торговли, и мы могли наблюдать, как советская экономика постепенно приходила в упадок, по содержанию праздничных пакетов – в моём раннем детстве в них была икра и крабы, в среднем – сайра и шпроты, а классу к десятому – селёдка иваси, майонез и солёные огурцы.
..................................
Мамина мама, любимая наша бабушка Бабаня – мягкая, покладистая, мы каждое лето жили с ней на даче и с удобством рассаживались у неё на голове.
Когда деда посадили, Бабаню с мамой взяла бабушкина сестра Галя, а тётку, мамину старшую сестру, которую революционный дед назвал Жорессой (она, кстати, потом вышла замуж за Маркса к большому удовольствию тётеньки в загсе) отдали сестре деда.
У Гали был до революции любовник, как в детстве я считала, швед, потом выяснилось, что шведом он назывался в доме только потому, что уехал в Швецию, Галю тоже звал, но она была занята строительством светлого будущего. А от шведа остались удивительные вещи – благородный рояль, бокалы, которые в доме называли царскими – старинные, тяжёлые, с золотым ободком, поющая раковина – приложишь к уху, и море слышно.
Жили Бабаня с Галей и с мамой в комнате в квартире на Херсонской, тоже оставшейся от «шведа».
Галя работала инженером на макаронной фабрике, пережила блокаду, пережила короткую послевоенную посадку.
Ещё одна сестра, Хася, старшая, вместе с кузинами в начале века уехала в Америку, единственная из всей компании вернулась – а как же, социалистка. Я помню её сердитой старухой, по сути же ничего про неё не знаю, даже не знаю, говорила ли она по-английски. Только помню, что двоюродные сёстры – в прошлом белошвейки, а тогда пенсионерки, собрались в шестидесятые навестить родственников в Ленинграде, и бурно обсуждался вопрос о том, как же их привести в гости – ведь все в коммуналках, а они, небось, такого и не видели.
Отрывочное, пунктирное, врезалось...
Бабаня с мамой в эвакуации на Урале. Дикая красная смородина на берегу Камы. Когда только приехали, Бабаня пошла к хозяевам спрашивать, нет ли какой еды, и ей в ответ: «а как же, только что дочку зарезали». Мрачно, страшно, дикий лес, острый нож. Дочка – это, оказывается, на Урале поросёнок.
Бабанин брат во время войны служил конюхом. Где, как? Знаю только, что лошадь не понимала без мата, а дядя Нёма совершенно не мог произносить плохих слов – он подходил вплотную к лошадке и шептал ей нежно, на ушко: «ёб твою мать» – лошадь понуро шла, куда надо.
.........
Когда родители поженились, Сталин ещё был жив, дед сидел, – штампа в паспорт родители не поставили, но всё равно были уверены, что распределения в Ленинград папе не видать – вряд ли то, что мамин отец сидит, удалось бы скрыть.
Но Сталин помер, деда выпустили, а папу после института распределили в ленинградский метрополитен...
........
Про маму – в другой раз...
...............
Примечание: а
mrka скажет, что всё я вру, мы, как в фильме «Расёмон», помним – часто разное...
no subject
singolare тоже вернётся, как только его отпишут, что-то у него это подзатянулось.
no subject
Как здорово, что вы вернулись. :-)))
no subject
Спасибо:-)
Мне немножко жаль тамошней тишины:-)
no subject
Ну, ты ж можешь при желании там копировать
no subject
Получилось, что вы им "горько!" пропели:-)
Есле Шостка Клепка там ещё останется, так можно и копировать. Я вот буду Фелисидад там время от времени обновлять для повышения тонуса:-)
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject