mbla | Обрывки родословной

В проект Комова

Я определённо не могу рассказать то, что я знаю, последовательно – набором фактов, –скучно писать – скучно читать.

Именно поэтому я так плохо знаю историю – только отдельными высвеченными кусками, только когда она превратилась в обрывки разговоров и воспоминаний, в литературу и болтовню, – я могу о ней читать, слушать, а значит, и рассказывать.

Вот тут про деда.

Вот тут про папу.

И ещё немножко клочков.

Бабушка-папина мама – из Витебска, а мамина – из-под Витебска, из местечка Колышки.

Классе в восьмом я с трепетом листала впервые попавший мне в руки альбом Шагала. Я показала его бабушкам – маленькую книжечку с плохими репродукциями – и они хором воскликнули – это же у нас на стене дома в Витебске долго висело – «Шаг». Двадцатые годы. Радостный человек почти на шпагате.

Брат папиной мамы – бабы Розы – в незапамятные времена учился у Шагала живописи.

А баба Роза в детстве училась балету. Отец держал в Витебске лавку, дочка занималась балетом. Потом уехала в Ленинград – в университет – когда-то она мне сказала, что всё началось с того, что Витебск посетила женщина-адвокат и прочитала лекцию, – в результате для них с подругой, двух самонадеянных, стремящихся к свободе и эмансипации девчонок, всё стало ясно – только на юридический.

Папа родился в двадцать шестом году. Баба Роза очень недолго прожила с его отцом, моим дедом. Говорила, что замуж согласилась за деда выйти в припадке помешательства – дескать, какая-то бабка сказала ей, увидев огромное пузо, что ребёночек может родиться хроменьким, или ещё каким, ежели не замужем. Я не могу себе представить, чтоб в любом безумии баба Роза могла поверить во что-нибудь мистическое, я думаю, что ей просто хотелось отметить своё всегдашнее превосходство над дедом, а никакая разумная история, почему же она всё-таки замуж за него вышла, не придумалась.

Так или иначе, пару лет баба Роза и дед Исаак прожили вместе, да ещё и с родителями (а может быть, только с мамой) Исаака. Эта мама, страстная строительница советской власти, очень ругала бабу Розу за то, что та иногда ходила на рынок – «покупать надо только у большевиков». И ещё ругала её за грязь в доме – «Роза, пиль» – «не пиль, а пыль» – «какая разница, ты же видишь, что гразно».

Так что рассказы о прабабушке связались у меня с пародией на Иосифа Уткина: «Мотеле живёт в Гранд Отеле с окнами на закат, и если чему не хватает Мотеле, так это русскому языка».

После развода дед Исаак перебрался в Москву. Работал редактором в Детгизе.
Когда к Детгизу вплотную приблизились аресты, он ночью сел на поезд и уехал, не знаю, куда. За ним пришли, но не найдя, искать не стали. В конце концов, одним больше, одним меньше, – если какая-нибудь селёдка ускользнёт из сетей в дырку, у ловца будет всего лишь селёдкой меньше.

Довольно скоро дед вернулся в Москву и в Детгиз.

Последние годы жизни, после смерти жены, он провёл в роскошном доме для престарелых старых большевиков под Москвой. В этом знаменитом доме встречались бывшие советские начальники и недобитые троцкисты, рассказывают, что почти до драк костылями доходило. А уж политические споры!

Баба Роза, кажется, сразу после того, как разошлась с дедом, вышла замуж. Папа рос с отчимом, я его, к сожалению, уже не застала. По рассказам папин отчим в ранней юности съездил в Америку, но сразу после революции вернулся. Человек был весёлый, остроумный, очень способный. От него осталось много уютного тёплого трёпа: «Курицу надо есть вдвоём, я и курица».

Когда бабушкину сестру посадили, а её мужа расстреляли, бабушка с отчимом забрали мальчишек-племянников, старшему было 15, младшему 5, папе 11.

Муж ещё одной сестры был из тех партийных начальников, которые возникли после 37-го года, пришли на место расстелянных. Человек он, видимо, был недалёкий и, надо полагать, в качестве первого секретаря обкома города Пензы, совершил немало преступлений, однако во время войны взял к себе свалившуюся на него бабу Розу с ребятами, не побоявшись того, что двое мальчишек – дети врагов народа.

В моём детстве и юности баба Роза была властной, решительной, красивой, крайне молодо выглядела, курила сигарету от сигареты, работала до самой смерти, в 73 года умерла на больничном, это при том, что за несколько лет до того у неё был рак лёгких, операция.

Помню её друга-любовника – тихого, лысого, элегантного, приходил довольно часто, шоколадки нам дарил. Множество было подруг, – две в Москве, вечно письма на столике валялись.

При мне работала баба Роза юрисконсультом в управлении торговли, и мы могли наблюдать, как советская экономика постепенно приходила в упадок, по содержанию праздничных пакетов – в моём раннем детстве в них была икра и крабы, в среднем – сайра и шпроты, а классу к десятому – селёдка иваси, майонез и солёные огурцы.

..................................

Мамина мама, любимая наша бабушка Бабаня – мягкая, покладистая, мы каждое лето жили с ней на даче и с удобством рассаживались у неё на голове.
Когда деда посадили, Бабаню с мамой взяла бабушкина сестра Галя, а тётку, мамину старшую сестру, которую революционный дед назвал Жорессой (она, кстати, потом вышла замуж за Маркса к большому удовольствию тётеньки в загсе) отдали сестре деда.

У Гали был до революции любовник, как в детстве я считала, швед, потом выяснилось, что шведом он назывался в доме только потому, что уехал в Швецию, Галю тоже звал, но она была занята строительством светлого будущего. А от шведа остались удивительные вещи – благородный рояль, бокалы, которые в доме называли царскими – старинные, тяжёлые, с золотым ободком, поющая раковина – приложишь к уху, и море слышно.

Жили Бабаня с Галей и с мамой в комнате в квартире на Херсонской, тоже оставшейся от «шведа».

Галя работала инженером на макаронной фабрике, пережила блокаду, пережила короткую послевоенную посадку.

Ещё одна сестра, Хася, старшая, вместе с кузинами в начале века уехала в Америку, единственная из всей компании вернулась – а как же, социалистка. Я помню её сердитой старухой, по сути же ничего про неё не знаю, даже не знаю, говорила ли она по-английски. Только помню, что двоюродные сёстры – в прошлом белошвейки, а тогда пенсионерки, собрались в шестидесятые навестить родственников в Ленинграде, и бурно обсуждался вопрос о том, как же их привести в гости – ведь все в коммуналках, а они, небось, такого и не видели.

Отрывочное, пунктирное, врезалось...

Бабаня с мамой в эвакуации на Урале. Дикая красная смородина на берегу Камы. Когда только приехали, Бабаня пошла к хозяевам спрашивать, нет ли какой еды, и ей в ответ: «а как же, только что дочку зарезали». Мрачно, страшно, дикий лес, острый нож. Дочка – это, оказывается, на Урале поросёнок.

Бабанин брат во время войны служил конюхом. Где, как? Знаю только, что лошадь не понимала без мата, а дядя Нёма совершенно не мог произносить плохих слов – он подходил вплотную к лошадке и шептал ей нежно, на ушко: «ёб твою мать» – лошадь понуро шла, куда надо.

.........

Когда родители поженились, Сталин ещё был жив, дед сидел, – штампа в паспорт родители не поставили, но всё равно были уверены, что распределения в Ленинград папе не видать – вряд ли то, что мамин отец сидит, удалось бы скрыть.

Но Сталин помер, деда выпустили, а папу после института распределили в ленинградский метрополитен...
........

Про маму – в другой раз...

...............
Примечание: а