![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
в 90-м
Про Синявского и не только
...
В апреле 90-го во второй раз приехала мама. Как и папа, она часть времени жила Висбадене, а часть в Медоне.
Первый викенд мы вместе провели в Германии. Правда, я быстренько на пятницу скаталась в Париж, чтоб сходить на вечер Губермана. А мама, не помню почему, не поехала. В субботу под мелким тёплым дождиком под запах прибитой пыли я шла со станции, грызя юную веточку, радостно предвкушая мамино присутствие.
А в воскресенье в золотистый нежный день мы ездили с ней в Гейдельберг. По речке Некер плыли лебеди, а мы сидели в кафе, попивали немецкое пиво, которое никогда не льют по стеночке, – плюхают со всего маху в кружку, пена лезет из берегов, потом доливают, ждут, опять доливают – в общем, «требуйте долива после отстоя пены»... Мама щурилась на солнце и вдруг задумчиво сказала: «как хорошо... И всё-таки в такой день вот так вот сидеть – надо с мужиком...»
Губерман особого впечатления на меня не произвёл. Хотя к стишкам его я тогда хорошо относилась, да и сейчас неплохо. Особенно, кстати, к неполитизированным.
«Сломав берёзу, иль осину,
Подумай, что оставишь сыну,
Что будет сын потом ломать,
Остановись, ебёна мать.»
Единственное, что я запомнила из его болтовни, это историю про то, как когда он был в ссылке, какой-то местный ему сказал: «Хороший ты мужик, чего ж тебя посадили?» – потом подумал, вздохнул и добавил – «а хуёвых не сажают».
В Питер мама возвращалась в июне – на поезде через Москву.
Последнюю неделю она провела в Париже, а я, как всегда, в пятницу утром приехала из Висбадена.
Накануне маминого отъезда Васька пришёл к нам ужинать. Мы славно посидели. Допоздна. Я приготовила спаржу, кажется, в первый раз ею маму накормила, а Васька поразил меня тем, что тоже ни разу её не пробовал. Потом я неоднократно удивлялась, что множество очень простых и очень здешних мелочей прошли мимо него. При этом связь с Францией у Васьки несомненно была – пока он был с Валькой и в её компании, просто тесная, да и через кратковременных подружек тоже. Сам он отлично знал французскую историю и архитектуру, а пейзажи какие-то увидел с Валькой, а что-то уже со мной. По Франции всерьёз он не путешествовал – курсы летнего сахаровского университета, созданного Васькой, Ветой и васькиным другом и собратом по НТС журналистом Ариком Вернером для совершенстования славистов из разных стран в русском языке и особенно для углубления их познаний в русской литературе, проистекали в Германии, или в Италии, встречи с моряками для раздачи книжек чаще всего происходили в Роттердаме, или в Антверпене, штаб квартира «Свободы» была в Мюнхене, а путешествовать для своего удовольствия не получалось – ни времени не было, ни денег. Хотя если только представлялась возможность вскочить на лихую машину и заехать в какой-нибудь город, Ваське и сто вёрст крюком не казались. Пешие прогулки, поездки по деревням – были, пока он жил с Валькой, кстати, очень не любившей ездить на машине, предпочитавшей поезд, и потом уже со мной.
В тот вечер Васька с большим удовольствием рассказывал нам про Германию, которую хорошо знал и очень тогда любил, про сахаровский университет, где он каждое лето читал лекции по русской поэзии, вёл переводческий семинар.
На следующий день он повёз нас с мамой на поезд. Мы едва не опоздали, потому что попали в здоровенную пробку. Вылетев из неё на Севастопольском бульваре, Васька рванул на красный, и конечно, бдительный полицейский оказался тут как тут, – остановил, оштрафовал. Но сжалился – долго не болтал.
Васька выкинул нас у Северного вокзала, поехал искать парковку, а мы со всех ног понеслись на платформу... Успели.
Летом я всерьёз взялась за поиски работы в Париже, – сколько можно кататься раз в неделю! Я хотела отработать осенний триместр в Висбадене (у меня уже были запланированы курсы), и в идеале с ноября найти что-нибудь в Париже.
С тех пор, как Васька переехал обратно в Медон, он стал как-то сильно приятней в общении, веселей. Иногда и после маминого отъезда к нам заходил. Хвастался, рассказывал про подложный номер «Правды», который они с Ариком Вернером выпустили в Италии к московской олимпиаде при помощи журнала Иль Мале. Очень трудно было, по Васькиным словам, найти советскую газетную бумагу. А в «Правде» этой сообщалось о развале Советского Союза, причём по их сценарию – Россия выходила из состава СССР.
Вроде бы, газетку раздавали на олимпиаде. Уж не знаю, попался ли кто-нибудь... А ещё Арик мне только что сказал, что Савик Шустер со "Свободы" отвёз часть тиража этой "Правды" в Афганистан, добрался до Кабула и вместе с афганцами расклеил на стенках. Должен был ехать в Афганистан Арик, но ему с немецким "паспортом иностранца" Пакистан не дал визы.
Позже Васька страшно гордился тем, что они в этом скоморошьем номере предсказали распад Союза именно так, как и случилось – дескать, они первые сказали, что Россия отделится.
Правда, они-то предсказали карнавал и всеобщую радость, а вышло вон оно как... Но поначалу Ваську это не слишком смущало...
Надо сказать, что все мы были в те времена наивны до удивительности, всем нам казалось, что стоит убрать советскую власть, эдакую внешнюю причину всяческих несчастий, как наступит благоденствие, не то чтоб материальное, но уж точно интеллектуальное. И не только издадут все книжки, но и читатели ринутся их покупать.
«Эх! эх! Придет ли времечко,
Когда (приди, желанное!..)
Дадут понять крестьянину,
Что розь портрет портретику,
Что книга книге розь?
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого -
Белинского и Гоголя
С базара понесет?»
Мы совершенно не понимали, что советская власть, как и какие-нибудь короли-князья, была большим меценатом. Естественно, она платила за идеологию и за бомбы, но крохи с барского стола доставались самым разным писателям-поэтам-учёным. И быть «в области балета впереди планеты всей» соввласти тоже было важно.
Однажды смеха ради мы с Васькой подсчитали, сколько было реально выручено за тираж его первой книжки «Земное пламя», которую в магазине продавали по 17 копеек экземпляр. Тираж 10000. Гонорары писателям платили огромные, но, конечно, я не помню цифры, которую Васька называл, да и он мог сто раз перепутать. У нас получилось, что его гонорар был больше выручки за тираж, но сейчас мне это кажется всё-таки странным. Неужто, больше 1700 ему заплатили? Впрочем, мы ведь тогда поленились, считая, достать книжку, а тут я посмотрела на 17 копеек на обложке – с нас могло статься при подсчёте решить, что её продавали за 10. Ну, так или иначе, соввласть безусловно подкармливала в том числе и антисоветских писателей (до того момента, как их сажали, или высылали). Теперь-то все знают, что жить на гонорары на Западе из настоящих писателей могут очень немногие, а уж из поэтов и вовсе никто.
Будь мы немножко менее самопупны, могли б, кстати, ещё подумать про то, что всё это знаменитое российское чтение было во многом следствием закрытости страны. А как только у людей возникла возможность развлекаться иначе, – ездить по миру, например, так и читать стали меньше. Не говоря уж о том, что у страны в целом, надолго лишённой «потребления», не оказалось никакого иммунитета к возможности мериться жёлтыми и красными штанами.
...
В августе 90-го Васька, как всегда, отправился в Германию в сахаровский университет, а потом с заездом в Париж в Россию – на максимально разрешённый срок – на три месяца. Он оставил нам ключ от своей квартиры, с тем, чтоб там жили Машка с Яшкой, которые собрались в Париж осенью, как раз тогда, когда Васька намеревался быть в Питере.
В начале осени я получила три предложения инженерно-компьютерной работы. Я выбрала фирму, которая показалась мне более устойчивой – не очень маленькая, давно существующая. Неудобство было в том, что она в пригороде, с нашей стороны от Парижа, но подальше. В Les Ulis – от нас на машине полчаса, а на общественном транспорте минимум полтора. Надо было срочно сдавать на права.
Под конец моей немецкой жизни, в сентябре, мы с Димкой К. и с одним моим тогдашним приятелем четыре дня катались по южной Германии. По маленьким игрушечным городкам, по замкам сумасшедшего Людвига, главный из которых, с башенками, ускочил на верхушку холма с какой-нибудь иллюстрации Конашевича. Впрочем, вместе с холмом и ускочил. В понедельник утром мы заехали на расхваленное Васькой Бодензее. В Констанце я должна была сесть в поезд и как раз успеть вернуться в Висбаден к началу занятий.
Только на поезд мы опоздали. И помчались в Висбаден на машине. Димка гнал на прокатном BMW по немецким дорогам без ограничения скорости, страшно подумать, как он гнал. Вокруг Штутгарта, как всегда, были пробки... С воем мы из них выбрались...
Бешеный рывок, и Димка остановил машину у ворот военной базы за пять минут до начала занятий... Как это возможно, я до сих пор не понимаю...
В ноябре 90-го я начала работать на новом месте, в группе, которая занималась софтами real time для управлению атомными реакторами.
Экзамен на права я завалила, а машину для меня мы с Бегемотом меж тем у приятелей купили – довольно здоровый форд с автоматической коробкой передач.
На работу я ездила крайне сложно. На автобусе, на Рере, потом опять на автобусе... Вечером кто-нибудь из коллег меня часто подбрасывал до Рера. Какое-то время по утрам меня подхватывал на выезде на дорогу один человек из соседнего отдела, едущий почти мимо нас, но он довольно скоро переехал.
Удивительное время – никаких персональных компов на работе не было, – если надо было отлаживать программу, приходилось сидеть внизу в подвале рядом с помаргивающим жёлтым глазом миникомпьютером – большим железным шкафом с торчащими из спины проводками, а всякая работа с документацией, написание алгоритмов – это всё в бюро, за столом, от руки.
Работа в принципе была нескучная, и, наверно, не попади я обратно в университет в результате кризиса, я мирно писала бы не слишком сложные алгоритмы, отлаживала бы программы...
Иногда в середине дня на меня нападал неодолимый сон, почему-то больше со мной такого не бывает. А тогда я шла в просторнейший сортир, запиралась, растягивалась на чистейшем полу и отрубалась минут на 15.
В глухом ноябре приехали Машка с Яшкой и поселились в васькиной квартире. У них всё было впервые – Париж, устрицы, предрождественский Шартр, да и общая их жизнь была тогда в начале. Устриц Машка пробовать не хотела, Яшка уговорил, и она полюбила их больше любимых креветок – ну, креветки приходилось самой чистить, а устрицы Яшка открывал. Как-то он мгновенно научился. Он вообще очень быстро осваивал всякую новую премудрость.
Кстати, Яшка был не меньшим клоуном, чем Васька – только амплуа у них были разные. Яшка доводил окружающих до белого каления, изображая деревенского дурачка.
Гораздо позже, в середине 90-х Яшка, прочитав васькин стих, где «прощальное крыльцо» в Фонтенбло, поразил Ваську тем, что в отличие от нас с Машкой, он-то знал, что это за крыльцо...
ЭТЮД
Было небу светло:
Но закат уставал.
Он по небу писал
Чёрным грифелем крыш
Над Прощальным Крыльцом
Фонтенбло.
Где-то там, сорок вёрст,
Угасает Париж.
Над клешнями двух лестниц
Крыльца Фонтенбло,
Над клещами двух лестниц
(Их кольцо так мало!) –
Орифламма под ветром,
Ну что ты дрожишь
Над Прощальным Крыльцом
Фонтенбло?
Пусто в парке
и пусто
На парадном дворе,
И вороны не чувствуют,
Что в ноябре
Их на голых ветвях,
Их на чёрных ветвях
Незаметно....
Дубовой листвы намело
На Прощальном Крыльце
Фонтенбло.
Мы с Машкой опасались сводить вместе Яшку с Васькой – двух упрямых клоунов – и, судя по последнему яшкиному с Машкой приезду перед самой яшкиной смертью, – были мы неправы...
В тот последний его приезд я изо всех сил училась наконец водить (права-то у меня давно), и Яшка научил меня держать руль так, чтоб не уставать – я, садясь в машину на водительское место, берясь за руль снизу, его вечно вспоминаю.
А в конце 90-го Яшка бодро открывал устрицы и нисколько не боялся ездить по незнакомому городу в бегемочьей машине. И на работу за мной заезжал без всяких не существовавших тогда GPS-ов.
Впрочем, водил Яшка с юности, с машиной сросся, любимый трюк у него был, одно упоминание о котором бесило Ваську, – на большой скорости приоткрыть дверь и поглядеть под колёса.
Та поездка в Париж для Машки омрачилась двумя происшествиями – во-первых, однажды ночью в тёмной страшной васькиной квартире на неё наполз ужасный таракан, а во-вторых, обратные билеты на поезд были по всей видимости выкинуты в мусор.
Почему таракан выбрал Машку объектом нападения, уж не знаю, тогда был не самый тараканский период в жизни нашего дома, бывало и хуже.
Что же до билетов, – когда их хватились накануне отъезда, их нигде не оказалось. Но мы за бесценок купили новые – по объявлению в «Русской мысли».
Тогда легко было купить-продать билеты в вагон Париж-Москва, очень многие находили возможность приобретать их в России за гроши, если считать во франках.
Вот и Васька поехал в Москву по билету за 150 франков, привезённому из России.
***
За окном вагона –
остаться б на этой поляне.
Задохнувшись гонкой,
мостами...
Не до гуляний,
Не до костров купальских...
Остаться, остановиться,
И – как песок сквозь пальцы –
Из Времени рукавицей
С руки потерянной,
за поленницу завалившись...
Коснись безвременья...
Полой ленью застынут лица.
И ждать погоды.
Но не у моря – ведь море отнято,
А сжать все годы,
сдавить всё горе
в ладони потной,
Не выпуская...
Вот так – синицу.
Не журавля же!
И жизнь словами вся в полстраницы
Спалённо ляжет...
1990
...
В эти три месяца он дольше всего прожил в Ленинграде у наших с Машкой родителей, жил у подруги в Москве, ездил к родственникам в Ростов. С московской подругой ездил в Архангельск и на Соловки, с другой подругой в Вильнюс.
Поездка оказалась, как тогда у всех почти было, праздничной – вечера в доме писателей, старые друзья, старые подруги, да и новые тоже появились.
КАНЦОНА
И возвращаются реки к истокам,
И то, что было, то будет и впредь.
Экклезиаст
Раскалённые площади дышат латынью,
На горбатые мостики римского дня
Сухо падает небо непрошеной синью,
Рвутся вверх из фонтана четыре коня...
Я вторично вхожу в ту же самую реку –
Нет дурной бесконечности у бытия,
Возвращаются годы как псы к человеку,
Возвращается ветер на круги своя.
Меж котов Колизея смешную тревогу
Сеет резкий звонок – сколько ни повторяй –
То на Старую Аппиеву дорогу
Через заросли пиний выходит трамвай...
Из молчанья преданий, из тьмы узнаванья,
Из причудливой смеси зверья и людья,
Возвращается строчка к началу посланья,
Возвращается ветер на круги своя.
В те же скалы колотится пена прилива.
Этот мраморный стол... Вот уж двадцать веков
На столешницу ставят остийское пиво,
То, которым Катулл угощал моряков.
Нет, не так уж печально у Экклезиаста:
Есть у рек берега, есть у моря края –
Разве так это страшно, что верно и часто
Возвращается ветер на круги своя?
И... седая гравюра, возникшая разом –
Тот же дождь вдоль Лебяжьей канавки бредёт,
И темнеет, намокнув, гранитная ваза,
И в тяжёлой штриховке не видно пустот.
Отсверкав чешуями в рассвете жестоком,
Под мостами в тяжёлых узорах литья,
Возвращаются реки, как прежде, к истокам,
Возвращается ветер на круги своя.
1990
И ещё была радость – издательство «Северо-Запад», с которым был связан васькин друг Славка Станкевич, выпустив сборник Бродского, следующим номером предложило Ваське издать книжку.
продолжение следует
...
В апреле 90-го во второй раз приехала мама. Как и папа, она часть времени жила Висбадене, а часть в Медоне.
Первый викенд мы вместе провели в Германии. Правда, я быстренько на пятницу скаталась в Париж, чтоб сходить на вечер Губермана. А мама, не помню почему, не поехала. В субботу под мелким тёплым дождиком под запах прибитой пыли я шла со станции, грызя юную веточку, радостно предвкушая мамино присутствие.
А в воскресенье в золотистый нежный день мы ездили с ней в Гейдельберг. По речке Некер плыли лебеди, а мы сидели в кафе, попивали немецкое пиво, которое никогда не льют по стеночке, – плюхают со всего маху в кружку, пена лезет из берегов, потом доливают, ждут, опять доливают – в общем, «требуйте долива после отстоя пены»... Мама щурилась на солнце и вдруг задумчиво сказала: «как хорошо... И всё-таки в такой день вот так вот сидеть – надо с мужиком...»
Губерман особого впечатления на меня не произвёл. Хотя к стишкам его я тогда хорошо относилась, да и сейчас неплохо. Особенно, кстати, к неполитизированным.
«Сломав берёзу, иль осину,
Подумай, что оставишь сыну,
Что будет сын потом ломать,
Остановись, ебёна мать.»
Единственное, что я запомнила из его болтовни, это историю про то, как когда он был в ссылке, какой-то местный ему сказал: «Хороший ты мужик, чего ж тебя посадили?» – потом подумал, вздохнул и добавил – «а хуёвых не сажают».
В Питер мама возвращалась в июне – на поезде через Москву.
Последнюю неделю она провела в Париже, а я, как всегда, в пятницу утром приехала из Висбадена.
Накануне маминого отъезда Васька пришёл к нам ужинать. Мы славно посидели. Допоздна. Я приготовила спаржу, кажется, в первый раз ею маму накормила, а Васька поразил меня тем, что тоже ни разу её не пробовал. Потом я неоднократно удивлялась, что множество очень простых и очень здешних мелочей прошли мимо него. При этом связь с Францией у Васьки несомненно была – пока он был с Валькой и в её компании, просто тесная, да и через кратковременных подружек тоже. Сам он отлично знал французскую историю и архитектуру, а пейзажи какие-то увидел с Валькой, а что-то уже со мной. По Франции всерьёз он не путешествовал – курсы летнего сахаровского университета, созданного Васькой, Ветой и васькиным другом и собратом по НТС журналистом Ариком Вернером для совершенстования славистов из разных стран в русском языке и особенно для углубления их познаний в русской литературе, проистекали в Германии, или в Италии, встречи с моряками для раздачи книжек чаще всего происходили в Роттердаме, или в Антверпене, штаб квартира «Свободы» была в Мюнхене, а путешествовать для своего удовольствия не получалось – ни времени не было, ни денег. Хотя если только представлялась возможность вскочить на лихую машину и заехать в какой-нибудь город, Ваське и сто вёрст крюком не казались. Пешие прогулки, поездки по деревням – были, пока он жил с Валькой, кстати, очень не любившей ездить на машине, предпочитавшей поезд, и потом уже со мной.
В тот вечер Васька с большим удовольствием рассказывал нам про Германию, которую хорошо знал и очень тогда любил, про сахаровский университет, где он каждое лето читал лекции по русской поэзии, вёл переводческий семинар.
На следующий день он повёз нас с мамой на поезд. Мы едва не опоздали, потому что попали в здоровенную пробку. Вылетев из неё на Севастопольском бульваре, Васька рванул на красный, и конечно, бдительный полицейский оказался тут как тут, – остановил, оштрафовал. Но сжалился – долго не болтал.
Васька выкинул нас у Северного вокзала, поехал искать парковку, а мы со всех ног понеслись на платформу... Успели.
Летом я всерьёз взялась за поиски работы в Париже, – сколько можно кататься раз в неделю! Я хотела отработать осенний триместр в Висбадене (у меня уже были запланированы курсы), и в идеале с ноября найти что-нибудь в Париже.
С тех пор, как Васька переехал обратно в Медон, он стал как-то сильно приятней в общении, веселей. Иногда и после маминого отъезда к нам заходил. Хвастался, рассказывал про подложный номер «Правды», который они с Ариком Вернером выпустили в Италии к московской олимпиаде при помощи журнала Иль Мале. Очень трудно было, по Васькиным словам, найти советскую газетную бумагу. А в «Правде» этой сообщалось о развале Советского Союза, причём по их сценарию – Россия выходила из состава СССР.
Вроде бы, газетку раздавали на олимпиаде. Уж не знаю, попался ли кто-нибудь... А ещё Арик мне только что сказал, что Савик Шустер со "Свободы" отвёз часть тиража этой "Правды" в Афганистан, добрался до Кабула и вместе с афганцами расклеил на стенках. Должен был ехать в Афганистан Арик, но ему с немецким "паспортом иностранца" Пакистан не дал визы.
Позже Васька страшно гордился тем, что они в этом скоморошьем номере предсказали распад Союза именно так, как и случилось – дескать, они первые сказали, что Россия отделится.
Правда, они-то предсказали карнавал и всеобщую радость, а вышло вон оно как... Но поначалу Ваську это не слишком смущало...
Надо сказать, что все мы были в те времена наивны до удивительности, всем нам казалось, что стоит убрать советскую власть, эдакую внешнюю причину всяческих несчастий, как наступит благоденствие, не то чтоб материальное, но уж точно интеллектуальное. И не только издадут все книжки, но и читатели ринутся их покупать.
«Эх! эх! Придет ли времечко,
Когда (приди, желанное!..)
Дадут понять крестьянину,
Что розь портрет портретику,
Что книга книге розь?
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого -
Белинского и Гоголя
С базара понесет?»
Мы совершенно не понимали, что советская власть, как и какие-нибудь короли-князья, была большим меценатом. Естественно, она платила за идеологию и за бомбы, но крохи с барского стола доставались самым разным писателям-поэтам-учёным. И быть «в области балета впереди планеты всей» соввласти тоже было важно.
Однажды смеха ради мы с Васькой подсчитали, сколько было реально выручено за тираж его первой книжки «Земное пламя», которую в магазине продавали по 17 копеек экземпляр. Тираж 10000. Гонорары писателям платили огромные, но, конечно, я не помню цифры, которую Васька называл, да и он мог сто раз перепутать. У нас получилось, что его гонорар был больше выручки за тираж, но сейчас мне это кажется всё-таки странным. Неужто, больше 1700 ему заплатили? Впрочем, мы ведь тогда поленились, считая, достать книжку, а тут я посмотрела на 17 копеек на обложке – с нас могло статься при подсчёте решить, что её продавали за 10. Ну, так или иначе, соввласть безусловно подкармливала в том числе и антисоветских писателей (до того момента, как их сажали, или высылали). Теперь-то все знают, что жить на гонорары на Западе из настоящих писателей могут очень немногие, а уж из поэтов и вовсе никто.
Будь мы немножко менее самопупны, могли б, кстати, ещё подумать про то, что всё это знаменитое российское чтение было во многом следствием закрытости страны. А как только у людей возникла возможность развлекаться иначе, – ездить по миру, например, так и читать стали меньше. Не говоря уж о том, что у страны в целом, надолго лишённой «потребления», не оказалось никакого иммунитета к возможности мериться жёлтыми и красными штанами.
...
В августе 90-го Васька, как всегда, отправился в Германию в сахаровский университет, а потом с заездом в Париж в Россию – на максимально разрешённый срок – на три месяца. Он оставил нам ключ от своей квартиры, с тем, чтоб там жили Машка с Яшкой, которые собрались в Париж осенью, как раз тогда, когда Васька намеревался быть в Питере.
В начале осени я получила три предложения инженерно-компьютерной работы. Я выбрала фирму, которая показалась мне более устойчивой – не очень маленькая, давно существующая. Неудобство было в том, что она в пригороде, с нашей стороны от Парижа, но подальше. В Les Ulis – от нас на машине полчаса, а на общественном транспорте минимум полтора. Надо было срочно сдавать на права.
Под конец моей немецкой жизни, в сентябре, мы с Димкой К. и с одним моим тогдашним приятелем четыре дня катались по южной Германии. По маленьким игрушечным городкам, по замкам сумасшедшего Людвига, главный из которых, с башенками, ускочил на верхушку холма с какой-нибудь иллюстрации Конашевича. Впрочем, вместе с холмом и ускочил. В понедельник утром мы заехали на расхваленное Васькой Бодензее. В Констанце я должна была сесть в поезд и как раз успеть вернуться в Висбаден к началу занятий.
Только на поезд мы опоздали. И помчались в Висбаден на машине. Димка гнал на прокатном BMW по немецким дорогам без ограничения скорости, страшно подумать, как он гнал. Вокруг Штутгарта, как всегда, были пробки... С воем мы из них выбрались...
Бешеный рывок, и Димка остановил машину у ворот военной базы за пять минут до начала занятий... Как это возможно, я до сих пор не понимаю...
В ноябре 90-го я начала работать на новом месте, в группе, которая занималась софтами real time для управлению атомными реакторами.
Экзамен на права я завалила, а машину для меня мы с Бегемотом меж тем у приятелей купили – довольно здоровый форд с автоматической коробкой передач.
На работу я ездила крайне сложно. На автобусе, на Рере, потом опять на автобусе... Вечером кто-нибудь из коллег меня часто подбрасывал до Рера. Какое-то время по утрам меня подхватывал на выезде на дорогу один человек из соседнего отдела, едущий почти мимо нас, но он довольно скоро переехал.
Удивительное время – никаких персональных компов на работе не было, – если надо было отлаживать программу, приходилось сидеть внизу в подвале рядом с помаргивающим жёлтым глазом миникомпьютером – большим железным шкафом с торчащими из спины проводками, а всякая работа с документацией, написание алгоритмов – это всё в бюро, за столом, от руки.
Работа в принципе была нескучная, и, наверно, не попади я обратно в университет в результате кризиса, я мирно писала бы не слишком сложные алгоритмы, отлаживала бы программы...
Иногда в середине дня на меня нападал неодолимый сон, почему-то больше со мной такого не бывает. А тогда я шла в просторнейший сортир, запиралась, растягивалась на чистейшем полу и отрубалась минут на 15.
В глухом ноябре приехали Машка с Яшкой и поселились в васькиной квартире. У них всё было впервые – Париж, устрицы, предрождественский Шартр, да и общая их жизнь была тогда в начале. Устриц Машка пробовать не хотела, Яшка уговорил, и она полюбила их больше любимых креветок – ну, креветки приходилось самой чистить, а устрицы Яшка открывал. Как-то он мгновенно научился. Он вообще очень быстро осваивал всякую новую премудрость.
Кстати, Яшка был не меньшим клоуном, чем Васька – только амплуа у них были разные. Яшка доводил окружающих до белого каления, изображая деревенского дурачка.
Гораздо позже, в середине 90-х Яшка, прочитав васькин стих, где «прощальное крыльцо» в Фонтенбло, поразил Ваську тем, что в отличие от нас с Машкой, он-то знал, что это за крыльцо...
ЭТЮД
Главный вход во дворец Фонтенбло называется
Прощальное Крыльцо. Здесь Наполеон прощался
со Старой Гвардией перед отъездом в ссылку
на остров Эльба.
Прощальное Крыльцо. Здесь Наполеон прощался
со Старой Гвардией перед отъездом в ссылку
на остров Эльба.
Было небу светло:
Но закат уставал.
Он по небу писал
Чёрным грифелем крыш
Над Прощальным Крыльцом
Фонтенбло.
Где-то там, сорок вёрст,
Угасает Париж.
Над клешнями двух лестниц
Крыльца Фонтенбло,
Над клещами двух лестниц
(Их кольцо так мало!) –
Орифламма под ветром,
Ну что ты дрожишь
Над Прощальным Крыльцом
Фонтенбло?
Пусто в парке
и пусто
На парадном дворе,
И вороны не чувствуют,
Что в ноябре
Их на голых ветвях,
Их на чёрных ветвях
Незаметно....
Дубовой листвы намело
На Прощальном Крыльце
Фонтенбло.
1994 г.
Мы с Машкой опасались сводить вместе Яшку с Васькой – двух упрямых клоунов – и, судя по последнему яшкиному с Машкой приезду перед самой яшкиной смертью, – были мы неправы...
В тот последний его приезд я изо всех сил училась наконец водить (права-то у меня давно), и Яшка научил меня держать руль так, чтоб не уставать – я, садясь в машину на водительское место, берясь за руль снизу, его вечно вспоминаю.
А в конце 90-го Яшка бодро открывал устрицы и нисколько не боялся ездить по незнакомому городу в бегемочьей машине. И на работу за мной заезжал без всяких не существовавших тогда GPS-ов.
Впрочем, водил Яшка с юности, с машиной сросся, любимый трюк у него был, одно упоминание о котором бесило Ваську, – на большой скорости приоткрыть дверь и поглядеть под колёса.
Та поездка в Париж для Машки омрачилась двумя происшествиями – во-первых, однажды ночью в тёмной страшной васькиной квартире на неё наполз ужасный таракан, а во-вторых, обратные билеты на поезд были по всей видимости выкинуты в мусор.
Почему таракан выбрал Машку объектом нападения, уж не знаю, тогда был не самый тараканский период в жизни нашего дома, бывало и хуже.
Что же до билетов, – когда их хватились накануне отъезда, их нигде не оказалось. Но мы за бесценок купили новые – по объявлению в «Русской мысли».
Тогда легко было купить-продать билеты в вагон Париж-Москва, очень многие находили возможность приобретать их в России за гроши, если считать во франках.
Вот и Васька поехал в Москву по билету за 150 франков, привезённому из России.
***
За окном вагона –
остаться б на этой поляне.
Задохнувшись гонкой,
мостами...
Не до гуляний,
Не до костров купальских...
Остаться, остановиться,
И – как песок сквозь пальцы –
Из Времени рукавицей
С руки потерянной,
за поленницу завалившись...
Коснись безвременья...
Полой ленью застынут лица.
И ждать погоды.
Но не у моря – ведь море отнято,
А сжать все годы,
сдавить всё горе
в ладони потной,
Не выпуская...
Вот так – синицу.
Не журавля же!
И жизнь словами вся в полстраницы
Спалённо ляжет...
1990
...
В эти три месяца он дольше всего прожил в Ленинграде у наших с Машкой родителей, жил у подруги в Москве, ездил к родственникам в Ростов. С московской подругой ездил в Архангельск и на Соловки, с другой подругой в Вильнюс.
Поездка оказалась, как тогда у всех почти было, праздничной – вечера в доме писателей, старые друзья, старые подруги, да и новые тоже появились.
КАНЦОНА
И возвращаются реки к истокам,
И то, что было, то будет и впредь.
Экклезиаст
Раскалённые площади дышат латынью,
На горбатые мостики римского дня
Сухо падает небо непрошеной синью,
Рвутся вверх из фонтана четыре коня...
Я вторично вхожу в ту же самую реку –
Нет дурной бесконечности у бытия,
Возвращаются годы как псы к человеку,
Возвращается ветер на круги своя.
Меж котов Колизея смешную тревогу
Сеет резкий звонок – сколько ни повторяй –
То на Старую Аппиеву дорогу
Через заросли пиний выходит трамвай...
Из молчанья преданий, из тьмы узнаванья,
Из причудливой смеси зверья и людья,
Возвращается строчка к началу посланья,
Возвращается ветер на круги своя.
В те же скалы колотится пена прилива.
Этот мраморный стол... Вот уж двадцать веков
На столешницу ставят остийское пиво,
То, которым Катулл угощал моряков.
Нет, не так уж печально у Экклезиаста:
Есть у рек берега, есть у моря края –
Разве так это страшно, что верно и часто
Возвращается ветер на круги своя?
И... седая гравюра, возникшая разом –
Тот же дождь вдоль Лебяжьей канавки бредёт,
И темнеет, намокнув, гранитная ваза,
И в тяжёлой штриховке не видно пустот.
Отсверкав чешуями в рассвете жестоком,
Под мостами в тяжёлых узорах литья,
Возвращаются реки, как прежде, к истокам,
Возвращается ветер на круги своя.
1990
И ещё была радость – издательство «Северо-Запад», с которым был связан васькин друг Славка Станкевич, выпустив сборник Бродского, следующим номером предложило Ваське издать книжку.
продолжение следует
no subject
И еще: ты очень счастливая. Уже от того, что расставание с родителями получилось не навсегда. И потому что удалось провезти их по Европе и накормить спаржей.
no subject
Спасиб!
no subject
no subject
no subject
no subject
Сегодня снился дивный сон,
Что вновь упруг и прям,
Зимой хожу я без кальсон
И весел по утрам
вполне лирика.
А у Жванецкого я всё равно больше всего люблю про собрание на ликёро-водочном заводе.
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
А вот интересно, сам Рим можно отнести к латинским странам? Мне почему-то кажется, что в древнем мире Рим был скорее США, нежели Италией или Францией.
Сразу скажу, что сам не понимаю, на чем основна эта гипотеза.
no subject
no subject
Но газета убила на повал! Представляю себе реакцию на нее. Я отлично уже помню то время, и что тогда было.
no subject
no subject
В Россию папа в первый раз поехал в июне. И после университета вернулся ненадолго в Медон. Доказательство ты видишь на этой аватаре: это мой день рождения.
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
Невский проспект. Кафе.
- Девушка, мне, пожалуйста, чашечку кофе и газету «Правда», – делает заказ седовласый гражданин.
Официантка приносит кофе.
- А газету?
- Гражданин, вот уже три дня, как советская власть пала и газета «Правда» не выходит.
- Спасибо.
Спустя некоторое время он вновь подзывает официантку:
- Чашечку кофе и газету «Правда».
Приносят кофе.
- Вы забыли газету.
- Вот уже три дня, как советская власть пала и газета «Правда» не выходит.
- Спасибо.
Выпив кофе, человек снова зовет официантку:
- Мне, пожалуйста, чашечку кофе и газету «Правда».
- Гражданин, сколько можно вам говорить, что вот уже три дня, как советская власть пала и газета «Правда» не выходит.
- А ты повторяй, повторяй, голубушка!
no subject
no subject
«Осенью 69 – весной 70-го анекдоты о Ленине, Надежде Константиновне и «железном Феликсе» не рассказывались разве что в компаниях глухонемых. В коридорах нашего факультета, не обремененного репутацией либерального, привычно было видеть, как кучкуются охочие до свежей юбилейной байки будущие юристы. Герой самого, пожалуй, невинного анекдота из ленинианы – студент, который, как выяснилось на экзамене, не только не знал ни одной работы Ленина, но и ничего не слышал о вожде пролетариата. Профессор, изумленный этим, интересуется, откуда студент родом? Услышав: из деревни Быковка, – профессор шепчет ассистенту: «Запишите – летом отдыхать поедем».
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
Все больше думаю, что мы при рождении получаем какую-то невероятно мощное устройство, но без всякой инструкции по употреблению... Вместо этого -- делимся опытом по мере сил.
no subject
Да, пожалуй что так - без инструкции.