(no subject)
Июньские вечера длятся этим ощущением белых ночей, но потом всё ж темнеет.
Подсвеченные облака толкаются пузатые у горизонта, и плотный песок пружинит твёрдой почвой на отливном пляже, где, если наступишь, не глядя, ракушкой захрустишь.
А потом небо делается светло-серым, и дома белеют стенами, синеют ставнями в прозрачном белом молоке.
Конечно же, тут трудно удержаться владельцам каких-нибудь деревенских кафе, чтоб не тривиальничать – "край света", "конец земли" – а что делать, коли правда.
Ну почему тут меньший конец земли, чем за тридевять земель в Антарктиде, в Новой Зеландии, на кудыкиной горе?
Он самый – в песчаном зеркале пляжа плавают облака.
Клобуки чёрных ёлок тычут в небо, и петушки замерли на бесчисленных колокольнях – им бы ночью покричать, полетать, вместе сойтись.
Когда в зеркало утром гляжу, причёсываясь, даже в самое дружественное у меня в ванной, уж не говоря о всяких враждебных и равнодушных, – глядит мне навстречу тётка со смутным семейным сходством со мной. А я – ну, хоть на той фотке в чёрном свитере в ромбах, такие ромбические свитера многие тогда носили, в мои 18 лет. 18-25-35-37 – и время кончилось, перестало идти, кроме как в зеркале – ненужном предмете.
Однажды мы сильно задержались на прогулке в июне – с папой, с Ниной, с Бегемотом. А Васька в тот день остался дома работать. Почему мы не могли позвонить, какой телефон не принимал? А в прозрачный июнь легко не заметить вечера.
Нет, мы приехали при свете, конечно же, темнеет после десяти, и то не мигом. Но может, в девяти дело шло – когда мы к дому подъехали, Васька выскочил к воротам, показывая кулак, – ох, как же он бесился. Я лепетала про то, что он же помнит, что мы же очень поздно выехали, и что не рассчитали расстояния…
Таня носится по пляжу в полном беспамятстве. Как летала Катя, которой ещё не исполнилось года, когда за забором от нас жила корова Лила. И до сих пор живёт, раз мы с Машкой её сегодня вспоминали.
Старенькая коровка, которую любящая хозяйка по утрам выводила на лужайку из хлева, где когда-то жило стадо. Лила с Катей нюхались через забор.
Лошади пасутся возле блинной, а блинная возле часовни, а перед часовней кальвер – выветренный совсем. На нём рыбаки и крестьяне, соседи скульптора. Римлянин в бретонской шляпе, рядом с ним ослик.
В Португалии нашли след динозавра, – его обнаружили-то рыбаки, которым откуда знать, динозавр тут гулял, или змей горыныч – они и вовсе подумали, что это след мула девы Марии.
Идти, да идти под ветром, слушать хлопанье воды о камни, глядеть на фонтаны и фейерверки. Только вот приходится останавливаться, поворачивать, а если б идти да идти – с дубинкой и с мешком, не есть-не пить-не спать, идти да идти…
Подсвеченные облака толкаются пузатые у горизонта, и плотный песок пружинит твёрдой почвой на отливном пляже, где, если наступишь, не глядя, ракушкой захрустишь.
А потом небо делается светло-серым, и дома белеют стенами, синеют ставнями в прозрачном белом молоке.
Конечно же, тут трудно удержаться владельцам каких-нибудь деревенских кафе, чтоб не тривиальничать – "край света", "конец земли" – а что делать, коли правда.
Ну почему тут меньший конец земли, чем за тридевять земель в Антарктиде, в Новой Зеландии, на кудыкиной горе?
Он самый – в песчаном зеркале пляжа плавают облака.
Клобуки чёрных ёлок тычут в небо, и петушки замерли на бесчисленных колокольнях – им бы ночью покричать, полетать, вместе сойтись.
Когда в зеркало утром гляжу, причёсываясь, даже в самое дружественное у меня в ванной, уж не говоря о всяких враждебных и равнодушных, – глядит мне навстречу тётка со смутным семейным сходством со мной. А я – ну, хоть на той фотке в чёрном свитере в ромбах, такие ромбические свитера многие тогда носили, в мои 18 лет. 18-25-35-37 – и время кончилось, перестало идти, кроме как в зеркале – ненужном предмете.
Однажды мы сильно задержались на прогулке в июне – с папой, с Ниной, с Бегемотом. А Васька в тот день остался дома работать. Почему мы не могли позвонить, какой телефон не принимал? А в прозрачный июнь легко не заметить вечера.
Нет, мы приехали при свете, конечно же, темнеет после десяти, и то не мигом. Но может, в девяти дело шло – когда мы к дому подъехали, Васька выскочил к воротам, показывая кулак, – ох, как же он бесился. Я лепетала про то, что он же помнит, что мы же очень поздно выехали, и что не рассчитали расстояния…
Таня носится по пляжу в полном беспамятстве. Как летала Катя, которой ещё не исполнилось года, когда за забором от нас жила корова Лила. И до сих пор живёт, раз мы с Машкой её сегодня вспоминали.
Старенькая коровка, которую любящая хозяйка по утрам выводила на лужайку из хлева, где когда-то жило стадо. Лила с Катей нюхались через забор.
Лошади пасутся возле блинной, а блинная возле часовни, а перед часовней кальвер – выветренный совсем. На нём рыбаки и крестьяне, соседи скульптора. Римлянин в бретонской шляпе, рядом с ним ослик.
В Португалии нашли след динозавра, – его обнаружили-то рыбаки, которым откуда знать, динозавр тут гулял, или змей горыныч – они и вовсе подумали, что это след мула девы Марии.
Идти, да идти под ветром, слушать хлопанье воды о камни, глядеть на фонтаны и фейерверки. Только вот приходится останавливаться, поворачивать, а если б идти да идти – с дубинкой и с мешком, не есть-не пить-не спать, идти да идти…
