(no subject)
Вечером позавчера зарницы чиркали по небу – резкими длинными сочленёнными под острыми углами отрезками молний, и небо светилось вслед за каждой незамкнутой фигурой.
Мы с Бегемотом и с Таней возвращались от Маши с Сашей на машине, – и казалось – эти молнии нас пытаются окружить, – вспыхивают то справа, то слева, то впереди – совершенно беззвучные.
Выкинув нас с Таней на углу, Бегемот заспешил к себе в берлогу, беспокоясь, что не успеет до того как грянет – дождь и светопреставление, но нет – всё было тихо – только вздрагивало небо за окном - и даже заскочивший к нам с Юлькой перед тем, как отправиться ночевать к Бегемоту, заезжий Сенька, успел в два часа ночи добраться до кровати посуху.
Наутро под неярким солнцем стремительно подсыхали непонятно откуда взявшиеся лужи.
Загрохотало и полило через сутки – вчера вечером – длинными толстыми косыми струями, извергаясь опрокинутыми бочками, обрушившимися травяными запахами.
Если б соединились во времени зарницы, грохотанье и дождевая хлобыстьба – было б как когда-то в Пиренеях, где с одним приятелем я тысячу лет назад ходила с палаткой – и нас накрыло, но выстояла палатка на ветру – и наутро в приюте, в домике на границе лугов и камней, народ сушился, завтракал с вином перед дальней горной дорогой (только истинные французы умеют!) и обсуждал грозовые протыри и убытки.
Под утихающий ливень, лёжа в кровати, слегка сотрясаемой от забирающейся под неё Тани (площе, ещё площе, но всё ж тычет снизу в кроватный пол-подкроватный потолок лохматая башка) я вспомнила «растворил я окно» – у Чайковского, а не проcто у К.Р.– «опустился пред ним на колени» – перед каждый год повторяющимся летом, перед упрямо зацветающей сиренью, перед розами в палисадниках – экзальтированная попытка выразить религиозный восторг...
И я вспомнила, как мы переговаривались в комментах с Камбалой – сейчас мне кажется, что незадолго до её смерти – и она сказала, что, может, есть у нас бессмертие – такое, как у травы. И не найти – даже не помню, в чьём журнале – в её, в моём – бессмертие травы...
Черешневое дерево тянется к автобусному окну усыпанной ягодами веткой – а через неделю вытянет пустую зелёную руку – ускоренное кино. И липы цветут – ещё одна ежегодная веха – в липовом цветенье пойти с Васькой на аллею – огромная широченная она спускается вниз в сторону медонского вокзальчика, к Обсерватории, – когда-то тут было поместье – а теперь липовая аллея никуда не ведёт.
Трава в рост, посредине кусты дрока образовали лабиринт, где скрывается с глаз Таня – Васька не знал этого новичка-дрока, Катя, Нюша – это их поляна, их трава – приятельствуют тут с кроликами в жёлто-зелёных зарослях.
Мы с Бегемотом и с Таней возвращались от Маши с Сашей на машине, – и казалось – эти молнии нас пытаются окружить, – вспыхивают то справа, то слева, то впереди – совершенно беззвучные.
Выкинув нас с Таней на углу, Бегемот заспешил к себе в берлогу, беспокоясь, что не успеет до того как грянет – дождь и светопреставление, но нет – всё было тихо – только вздрагивало небо за окном - и даже заскочивший к нам с Юлькой перед тем, как отправиться ночевать к Бегемоту, заезжий Сенька, успел в два часа ночи добраться до кровати посуху.
Наутро под неярким солнцем стремительно подсыхали непонятно откуда взявшиеся лужи.
Загрохотало и полило через сутки – вчера вечером – длинными толстыми косыми струями, извергаясь опрокинутыми бочками, обрушившимися травяными запахами.
Если б соединились во времени зарницы, грохотанье и дождевая хлобыстьба – было б как когда-то в Пиренеях, где с одним приятелем я тысячу лет назад ходила с палаткой – и нас накрыло, но выстояла палатка на ветру – и наутро в приюте, в домике на границе лугов и камней, народ сушился, завтракал с вином перед дальней горной дорогой (только истинные французы умеют!) и обсуждал грозовые протыри и убытки.
Под утихающий ливень, лёжа в кровати, слегка сотрясаемой от забирающейся под неё Тани (площе, ещё площе, но всё ж тычет снизу в кроватный пол-подкроватный потолок лохматая башка) я вспомнила «растворил я окно» – у Чайковского, а не проcто у К.Р.– «опустился пред ним на колени» – перед каждый год повторяющимся летом, перед упрямо зацветающей сиренью, перед розами в палисадниках – экзальтированная попытка выразить религиозный восторг...
И я вспомнила, как мы переговаривались в комментах с Камбалой – сейчас мне кажется, что незадолго до её смерти – и она сказала, что, может, есть у нас бессмертие – такое, как у травы. И не найти – даже не помню, в чьём журнале – в её, в моём – бессмертие травы...
Черешневое дерево тянется к автобусному окну усыпанной ягодами веткой – а через неделю вытянет пустую зелёную руку – ускоренное кино. И липы цветут – ещё одна ежегодная веха – в липовом цветенье пойти с Васькой на аллею – огромная широченная она спускается вниз в сторону медонского вокзальчика, к Обсерватории, – когда-то тут было поместье – а теперь липовая аллея никуда не ведёт.
Трава в рост, посредине кусты дрока образовали лабиринт, где скрывается с глаз Таня – Васька не знал этого новичка-дрока, Катя, Нюша – это их поляна, их трава – приятельствуют тут с кроликами в жёлто-зелёных зарослях.
no subject
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
no subject
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
no subject
http://cambala.livejournal.com/47805.html
(Правда, это гораздо раньше было.)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
no subject
т.е. из праха в прах.
и не страшно совсем.
(no subject)
no subject
(no subject)
(no subject)
(no subject)
no subject
(no subject)
(no subject)