![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
(no subject)
Звёздные часы нашего леса – это когда пролески цветут. А сейчас на стеблях кисти плотных зелёных бугорков – плоды.
Но вот сейчас – когда никому не приходит в голову стричь газоны, и прямо у домов бешеная трава – Тане и пописать негде – заросли, а у входа в лес крапива по пояс, и сегодня предзакатным вечером мы с Таней встретились с одуванчиком ростом крапиве подстать – и я наклонилась и раздула пушинки – такой гигант должен засеять лесную опушку своим потомством.
И днём душно, и дальний гром, и маргаритки россыпью на тех газонах, где по неизвестным причинам трава покороче.
Мы шли с Ксавье обедать в таиландский ресторан возле кампуса, и я что-то ему говорила рабочее, студенческое, и он отвечал, – и вдруг он мне: «всё-таки какие тут обалденные каштаны – розовые, не белые».
Мы шли по аллее, где ветер и вчерашний дождь сбили с каштанов кой-какие цветы, и они вполне живые подмигивали с земли, а свечки, вроде и неповреждённые, красовались этим истинным Новым годом – началом лета.
– кремовые – ответила я – не розовые, кремовые.
Каштаны есть белые, есть розовые, а бывают ещё и кремовые.
И не представить сейчас голых тычущих ветками в небо деревьев – они в где-то-таме, в грядущей зиме – а сейчас вероника, звездчатка... И на пруду мы с Таней встретили цаплю – и она с грохочущим шуршаньем поднялась прямо перед нами из жёлтых ирисов и улетела к другому берегу, а утка-мандаринка красовалась почти недвижно на ленивой воде.
Лиловая земля, огромные лопухи, глухая крапива. И в Тюильри, через который мы шли позавчера с Ишмаэлем чайки вместо голубей, и утка с селезнем разлеглись на дорожке, – решили поспать ранним вечером, сунув головы под крыло, и даже не двинулись с места, когда мы мимо них прошли, обходя лужи.
И не вместить этого зелёного просвеченного закатным солнцем буйства – Таня вопросительно обернулась, глядя на цаплю, стоящую почти по пузо в воде, – нет, Таня, не поймать нам цапли, и не прилетит она к нам в окно – и нечем нам её угостить. Да и лягушек жалко.
И сто лет назад – вчера это было – только умерли все, кто сто лет назад в зелень, в одуванчики глядел…
Когда мы брели в Провансе по гребням холмов, через кедровый лес, мимо виноградников – и если дорога вымощена не жёлтым кирпичом, а красной, или голубой глиной, – всё равно идёшь, и вот за поворотом – идёшь-идёшь – и нет странней, что не войдёшь в собственную жизнь – чужого же не надо…
И вечером в лесу, где тяжёлые золотые закатные лужи, трава, крапива, вероника и звездчатка – идёшь-идёшь и не плачешь.
В воздухе пляшет тополиный пух.
Но вот сейчас – когда никому не приходит в голову стричь газоны, и прямо у домов бешеная трава – Тане и пописать негде – заросли, а у входа в лес крапива по пояс, и сегодня предзакатным вечером мы с Таней встретились с одуванчиком ростом крапиве подстать – и я наклонилась и раздула пушинки – такой гигант должен засеять лесную опушку своим потомством.
И днём душно, и дальний гром, и маргаритки россыпью на тех газонах, где по неизвестным причинам трава покороче.
Мы шли с Ксавье обедать в таиландский ресторан возле кампуса, и я что-то ему говорила рабочее, студенческое, и он отвечал, – и вдруг он мне: «всё-таки какие тут обалденные каштаны – розовые, не белые».
Мы шли по аллее, где ветер и вчерашний дождь сбили с каштанов кой-какие цветы, и они вполне живые подмигивали с земли, а свечки, вроде и неповреждённые, красовались этим истинным Новым годом – началом лета.
– кремовые – ответила я – не розовые, кремовые.
Каштаны есть белые, есть розовые, а бывают ещё и кремовые.
И не представить сейчас голых тычущих ветками в небо деревьев – они в где-то-таме, в грядущей зиме – а сейчас вероника, звездчатка... И на пруду мы с Таней встретили цаплю – и она с грохочущим шуршаньем поднялась прямо перед нами из жёлтых ирисов и улетела к другому берегу, а утка-мандаринка красовалась почти недвижно на ленивой воде.
Лиловая земля, огромные лопухи, глухая крапива. И в Тюильри, через который мы шли позавчера с Ишмаэлем чайки вместо голубей, и утка с селезнем разлеглись на дорожке, – решили поспать ранним вечером, сунув головы под крыло, и даже не двинулись с места, когда мы мимо них прошли, обходя лужи.
И не вместить этого зелёного просвеченного закатным солнцем буйства – Таня вопросительно обернулась, глядя на цаплю, стоящую почти по пузо в воде, – нет, Таня, не поймать нам цапли, и не прилетит она к нам в окно – и нечем нам её угостить. Да и лягушек жалко.
И сто лет назад – вчера это было – только умерли все, кто сто лет назад в зелень, в одуванчики глядел…
Когда мы брели в Провансе по гребням холмов, через кедровый лес, мимо виноградников – и если дорога вымощена не жёлтым кирпичом, а красной, или голубой глиной, – всё равно идёшь, и вот за поворотом – идёшь-идёшь – и нет странней, что не войдёшь в собственную жизнь – чужого же не надо…
И вечером в лесу, где тяжёлые золотые закатные лужи, трава, крапива, вероника и звездчатка – идёшь-идёшь и не плачешь.
В воздухе пляшет тополиный пух.