Сирень

Сирень – не lilas, не lilacs – только сирень – в слове – треск, резкость, свист, шелест – кусты ломятся через забор. Ни в коем случае не хилая пыльная персидская – тяжёлая плотная – светло-лиловая, розовая – ну, белая и тёмно-лиловая – тоже можно иногда.

Лучшая сирень в Усть-Нарве – она не лезла, она пёрла – из-за всех заборов, и просто бесхозная – уличная. Её драли, ставили в вазы, в вёдра, увозили в город. Меньше не становилось.

Главное было – лето. Волшебное слово, мечта – лес. Ещё луг. Снимали дачу в Сестрорецке, там леса не было. Только залив, просмоленные брёвна, пятна мазута на босых ногах, песок, заросли звездчатки и сирень у шаткого забора.

А потом после моего четвёртого класса – первая в жизни заграница –Усть-Нарва.

В магазине клюквенный экстракт в маленьких тюбиках, мармелад – в огромных. И ещё ночные горшки – букетики нарисованы на белой эмали.

Столовая на втором этаже деревянного дома с башенкой. Бабушка даже почти не готовила – так там было вкусно, но вот что вкусно – не помню. Компот из ревеня?

Лес. Около дома – сосновый, в нём росли жёлтенькие крепенькие моховички, бабушкины любимцы. Подальше у Ауги в ельнике – волнушки. Черничник огромный почти у самой дачи.

Жена бабушкиного двоюродного брата мариновала моховички в бутылках – шли в дело только те, что в горлышко проходили.

На лугу – сначала купальницы, потом огромные колоколищи.

В лесу таинственные цветы с волшебными названиями – грушанка, одноцветка крупноцветная, майник – в самой влажной, самой глубокой лесной тени.

На пляже приходилось прижиматься к песку, чтобы согреться. Осока, песок, сероватая водичка, рыбка колюшка.

Впервые в жизни увиденные васильки.

Бесконечное лето. С определителем растений Нейштадта, с бадминтоном, с раскладушкой в саду, с книжками, с мамиными приездами раз в две недели...


Мы встречали её на автобусной остановке. Мама, выходящая из автобуса – кажется, никакого мужика я никогда не ждала с такой истовостью, как тогда в Усть-Нарве маму...

...............................................................................................

Сколько же раз за жизнь сбрасывается шкурка, важное делается неважным, возникают новые люди, исчезают старые, потом вновь появляются на ином витке.

Меня всегда интересовало, откуда берутся сюжеты, как делаются рассказы. Фильм был в моём детстве средненький о Чехове и Лике Мизиновой – «Сюжет для небольшого рассказа» – с Мариной Влади.

Мне вот кажется – не для небольшого рассказа, а для развёрнутого стихотворения.

Сирень обязательно войдёт. И не только у меня. У Трифонова в «Долгом прощании» – магазин «мясо» и парикмахерская вместо сиреневых кустов из-за забора. У Германа в «Хрусталёв, машину» - «а когда-то на этой улице цвела сирень, и грозди свешивались...»

Под Парижем я знаю бесхозный сиренник на опушке леса Фонтенбло – там же соловьиная школа, даже днём учатся молодые соловьишки.

Мы почему-то уже несколько лет как-то не попадаем в ту часть леса...

Сирень

Сирень – не lilas, не lilacs – только сирень – в слове – треск, резкость, свист, шелест – кусты ломятся через забор. Ни в коем случае не хилая пыльная персидская – тяжёлая плотная – светло-лиловая, розовая – ну, белая и тёмно-лиловая – тоже можно иногда.

Лучшая сирень в Усть-Нарве – она не лезла, она пёрла – из-за всех заборов, и просто бесхозная – уличная. Её драли, ставили в вазы, в вёдра, увозили в город. Меньше не становилось.

Главное было – лето. Волшебное слово, мечта – лес. Ещё луг. Снимали дачу в Сестрорецке, там леса не было. Только залив, просмоленные брёвна, пятна мазута на босых ногах, песок, заросли звездчатки и сирень у шаткого забора.

А потом после моего четвёртого класса – первая в жизни заграница –Усть-Нарва.

В магазине клюквенный экстракт в маленьких тюбиках, мармелад – в огромных. И ещё ночные горшки – букетики нарисованы на белой эмали.

Столовая на втором этаже деревянного дома с башенкой. Бабушка даже почти не готовила – так там было вкусно, но вот что вкусно – не помню. Компот из ревеня?

Лес. Около дома – сосновый, в нём росли жёлтенькие крепенькие моховички, бабушкины любимцы. Подальше у Ауги в ельнике – волнушки. Черничник огромный почти у самой дачи.

Жена бабушкиного двоюродного брата мариновала моховички в бутылках – шли в дело только те, что в горлышко проходили.

На лугу – сначала купальницы, потом огромные колоколищи.

В лесу таинственные цветы с волшебными названиями – грушанка, одноцветка крупноцветная, майник – в самой влажной, самой глубокой лесной тени.

На пляже приходилось прижиматься к песку, чтобы согреться. Осока, песок, сероватая водичка, рыбка колюшка.

Впервые в жизни увиденные васильки.

Бесконечное лето. С определителем растений Нейштадта, с бадминтоном, с раскладушкой в саду, с книжками, с мамиными приездами раз в две недели...


Мы встречали её на автобусной остановке. Мама, выходящая из автобуса – кажется, никакого мужика я никогда не ждала с такой истовостью, как тогда в Усть-Нарве маму...

...............................................................................................

Сколько же раз за жизнь сбрасывается шкурка, важное делается неважным, возникают новые люди, исчезают старые, потом вновь появляются на ином витке.

Меня всегда интересовало, откуда берутся сюжеты, как делаются рассказы. Фильм был в моём детстве средненький о Чехове и Лике Мизиновой – «Сюжет для небольшого рассказа» – с Мариной Влади.

Мне вот кажется – не для небольшого рассказа, а для развёрнутого стихотворения.

Сирень обязательно войдёт. И не только у меня. У Трифонова в «Долгом прощании» – магазин «мясо» и парикмахерская вместо сиреневых кустов из-за забора. У Германа в «Хрусталёв, машину» - «а когда-то на этой улице цвела сирень, и грозди свешивались...»

Под Парижем я знаю бесхозный сиренник на опушке леса Фонтенбло – там же соловьиная школа, даже днём учатся молодые соловьишки.

Мы почему-то уже несколько лет как-то не попадаем в ту часть леса...