(no subject)
Oct. 31st, 2013 12:23 pmТёмной осенью, зимой по поздним утрам, по ранним вечерам, на бегу, - страны света выпуклы – щуришься утром – значит, вприпрыжку на восток, щуришься вечером – на запад бежишь.
Бессмысленное знание. За железными воротами сад, огромная поляна, заросшая травой, белый кружевной стол, проржавевший посредине.
Терраса выпуклыми стеклянными стенами опустилась прямо в траву – каждый раз заглядываю в щёлку – чего жду – прошлых людей, скользящих к столу холодным утром, ушедшим в начало прошлого же века? Мимо, мимо...
...
Марья когда-то решила обживать сад – и как в том, что по утрам мимо, поставили стол в траву, ездили с ней за не-помню-какими кустами (сиренью?) в огромный цветочный – не помню уж куда, – нам с Васькой страшно хотелось, чтоб синявский дом открылся в сад.
И даже бумажные фонарики на кусты по праздникам навешивали.
Этим летом в заросшем саду возле стола гудело на земле осиное гнездо. Трава по пояс. И вьются розы.
Пространство обязано нас помнить, даже кресла должны хранить отпечатки, и ночью в тёмном коридоре не надо наступать на спящую Катю, и её ньюфий вздох отразится от стен.
Из пня на аллее, на котором Васька сидел, иногда нас с Катей ждал, пока мы вокруг гуляли, полезли худые гибкие ветки.
Белый дым из трубы над синими стенами домика уходит столбом в синее небо – наложить один день на другой – прокрутить против часовой стрелки, а можно и мышью пощёлкать в углу экрана, там где дата и время.
Стёрлись девочки и мальчики на качелях с сервизных тарелок, которые доставали по праздникам, ели с них язык с зелёным горошком – советский деликатес, – ура бабушиному управлению торговли и их праздничным заказам. Тарелки уехали с нами в Америку, потом там остались у приятеля, потом, наверно, черепками отправились в бостонскую помойку, вряд ли ж они не разбились за двадцать пять лет.
Сена на картине Моне, в ближней Нормандии ледяной зимой, смирно висит на стене, а жёлтая парижская течёт за окном – мимо, мимо...
У нас в морозилке резиновая вечность – форма для льда – В Е Ч Н О СТ Ь. Выбираешь букву, опустошаешь её в стакан с кампари.
...
«Вселенная имеет форму вопросительного зна...»
Бессмысленное знание. За железными воротами сад, огромная поляна, заросшая травой, белый кружевной стол, проржавевший посредине.
Терраса выпуклыми стеклянными стенами опустилась прямо в траву – каждый раз заглядываю в щёлку – чего жду – прошлых людей, скользящих к столу холодным утром, ушедшим в начало прошлого же века? Мимо, мимо...
...
Марья когда-то решила обживать сад – и как в том, что по утрам мимо, поставили стол в траву, ездили с ней за не-помню-какими кустами (сиренью?) в огромный цветочный – не помню уж куда, – нам с Васькой страшно хотелось, чтоб синявский дом открылся в сад.
И даже бумажные фонарики на кусты по праздникам навешивали.
Этим летом в заросшем саду возле стола гудело на земле осиное гнездо. Трава по пояс. И вьются розы.
Пространство обязано нас помнить, даже кресла должны хранить отпечатки, и ночью в тёмном коридоре не надо наступать на спящую Катю, и её ньюфий вздох отразится от стен.
Из пня на аллее, на котором Васька сидел, иногда нас с Катей ждал, пока мы вокруг гуляли, полезли худые гибкие ветки.
Белый дым из трубы над синими стенами домика уходит столбом в синее небо – наложить один день на другой – прокрутить против часовой стрелки, а можно и мышью пощёлкать в углу экрана, там где дата и время.
Стёрлись девочки и мальчики на качелях с сервизных тарелок, которые доставали по праздникам, ели с них язык с зелёным горошком – советский деликатес, – ура бабушиному управлению торговли и их праздничным заказам. Тарелки уехали с нами в Америку, потом там остались у приятеля, потом, наверно, черепками отправились в бостонскую помойку, вряд ли ж они не разбились за двадцать пять лет.
Сена на картине Моне, в ближней Нормандии ледяной зимой, смирно висит на стене, а жёлтая парижская течёт за окном – мимо, мимо...
У нас в морозилке резиновая вечность – форма для льда – В Е Ч Н О СТ Ь. Выбираешь букву, опустошаешь её в стакан с кампари.
...
«Вселенная имеет форму вопросительного зна...»