(no subject)

Раньше автобусная остановка была возле небольшого домика за забором из мягкой зелёной проволоки – и я вечно глазела на тамошнюю жизнь, – как пролезает в дырку в изгороди собачий нос, как две девочки ходят в гости к двум другим – из дома напротив – через крошечный переулок, – от большой улицы под горку. Там тоже была собака – громадный дог. Глядела, как девочковый папа что-то читает за уличным деревянным столом.

Потом дом, видимо, продали и вместо девочек завелись мальчики – и я даже про всё это писала – этот дом с сиренью, лежащей на заборе, – участник был жизни – весной на остановке я первым моим цифровиком эту сирень снимала и форзицию.

А потом дом опустел, – я сначала не поняла, в чём дело – ну, нет света декабрьским вечером, и рождественских украшений тоже нет, – и тут увидела название строительной фирмы на заборе – сносят дом.
А потом на большой улице начали прокладывать трамвай, перекопали всё, остановку перенесли, про дом и его обитателей я забыла. И про зелёный забор, про форзицию с сиренью.

Трамвай ещё не ходит, но уже лежат рельсы, и улица больше не перекопана…

И сегодня вдруг ни с того ни с сего я впервые, поглядев из автобуса, осознала, что на том самом месте, на месте дачной жизни – стоит трёхэтажный элегантный квартирный дом, – сначала подумала, как Васька всегда про дома, оценивающе, – вот ведь неплохой дом построили – не как в шестидесятые – и тут поняла – да ведь это на месте того домика – то ли свидетеля нашей жизни, то ли участника, – живого существа, про которое можно было придумывать истории… Стоит другой дом – за окнами горел свет, мелькнула лампа с белым абажуром, какие-то стены, другие жизни.

Мне показалось, что и дОма напротив, где девочки и дог, тоже нету… Но было темно, а тот дом, он стоял пониже автобусной улицы, я могла его и не увидеть…

У Майи Борисовой было маленькое стихотворение, такое шестидесятническое, наивное – сейчас даже нашла его в сети – но как-то неловко его читать, – как часто бывает со стихами того времени – про чужую память – про шофёра такси, услышавшего совсем чужую жизнь… Вот и я слышала тот домик – совсем чужой, и вплёлся он в наше – в сирень, форзицию, весеннюю лёгкую светлую дорогу домой.