субботнее

День светился, сиял – листьями под ногами, каплями на ветках.

Машка и приехавшая к нам накануне Муушка слегка отстали на подъёме на холм, мы с Бегемотом и с Таней ждали их, ждали, а потом вниз спустились, аукая, – и обнаружили их на склоне возле мужика, который собирал в большой белый мешок грибы. Мы уже виделись с ним до того – шли навстречу друг другу по дорожке, и я обратила внимание на его белый мешок и резиновые сапоги – неужто, грибы – подумала. А он восхитился Таней, недавно подстриженной и похожей на сахарную вату, которую уронили в лужу.

Любопытная Муушка, заметив, что мужик что-то собирает, свернула с дорожки и сумела, удивительным образом, с ним договориться. Собирал он chanterelles – я-то всегда считала, что это лисички, но оказывается, настоящие лисички – girolles, а chanterelles – это всё лисичковое семейство.
Собирал он не жёлтые толстенькие крепенькие грибы, а коричневатые тонконогие мелкотравчатые... Нашёл их с десяток, – может, до конца дня и штук двадцать нашёл, кто знает...

Когда мы втроём подошли, Машка и Муушка с мужиком уже хорошо познакомились – узнали, что у него была бабушка Варвара Мещерякова с Волги, и он с очень приличным произношением нам сообщил: «Я не знаю по–русски, я знаю по–французски». А Бегемоту ещё и польстил, приняв его за натурального француза.

Мы шли в световом облаке и непрерывно фотографировали, потому что казалось, что если очень постараться, этот новогодний сияющий день, когда качаешься на тонкой крепкой паутинке в просвеченной наскозь ёлочной игрушке, – его можно упрятать за пазуху, и он будет там тихо лежать, свернувшись тёплой собакой, пахнуть ёлкой и собачьими лапами, быть.

...
А когда мы подходили к машине, мимо луга, где пасутся лошади и мои любимые мохнатые коровы, где за деревьями торчит шпиль деревенской колоколенки с ярмарочным петушком, день потух, утонул в рыжей шерсти солнечных волшебных коров, которые жевали вечернее сено, дышали и не боялись подползающей тьмы.