(no subject)

Всё ж рот до ушей, когда утром у самого дома на лиственнице, мимо которой я бегу на автобус, вдруг оказываются два зелёных попугая, – вот ведь парочка – баран да ярочка!

Впрочем, баран – это, наверно, здоровенная гугутка, усевшаяся на ветке на прямо над попугаями. Кстати, попки – изрядные коллективисты, третий тоже был, но свалил. Сороки шныряют по веткам, дрозды, все на месте, и вот мигранты – зелёные попугаи с красными клювами.

Очень, кстати, естественное дело – смешенье людей, смешенье птиц. Одно слово, глобализация!

И если эскимос, или африканец живут среди маков и сирени, то почему б попугаю не сидеть под кустом, под ореховым листом. Кстати, никакой ксенофобии среди птиц!

Автобус резво катит по коротенькй дороге. Соединяющей Кламар с Плесси – с одной стороны розы, с другой маки.

По наущению Альбира, который, пользуясь журналистским удостоверением, обегает все выставки, мы с Бегемотом сходили в Люсксембургский дворец на выставку группу Наби.

Васька бы ею насладился – они ж предвестники его любимой belle époque!

Безумие, свойственное рубежу 19-го и 20-го – теософия, столоверченье, мимо этих ребят не прошло, но осталось у них только в словах, скажем, в самом слове «Наби», которое, оказывается, означает «пророк» на иврите. А в живописи они отчаянно декоративны и очень веселы. Пьер Боннар, Эдуар Вилар, Морис Дени...

И рядом с напыщенной философией у них вполне советская идея – о сближении искусства и декоративного искусства.

И почти все их работы ироничные, что очень выгодно отличает их от похожего на них декоративностью Климта. Но Климт по-немецки серьёзен, и хоть в юности я умирала от восторга, глядя на «Поцелуй», сейчас мне неловко – где-то перешёл он границу, став слащаво-пошловатым.

А Боннар – лучше всех остальных – особенно висящие рядом три зелёных-презелёных работы – на одной дама яблоки собирает, дети и маленькая собачка поглядывют на процесс, на другой в том же яблоневом саду на круглых толстых детей благожелательно глядит носатая собака, на третьей дети треплют чёрную очень условную козу.

Оказывается, в группу «Наби» ребята собрались в пику импрессионистам – импрессионисты были для них слишком большими реалистами.

А ещё на этой выставке пара картин, – наброски витражей. На подленинградских дачах веранды с цветными стёклами, в Париже кафе с витражами – Васькина любовь, и моя тоже.

А город плещет летом. После дождя пахнет листьями и травой. Стулья на улице стоят в лужах, но сиденья их официанты быстро вытирают.

На книжном базаре возле Сен-Сюльписа продают плакаты советсткого времени, в том числе венгерские на совсем непонятном языке, и болгарские – очень понятные – про труд и социализм, –но к понятным словам на конце приклеился артикль то.

На решётке Люксембургского сада, где постоянно выставки фотографий, на этот раз сцены профессиональной жизни разных профессий – уйму профессий показывают, на сколько решётки хватило...

В метро с нами ехал маленький французский бульдожка – всегда мне такого знакомого иметь хотелось, и вот повезло – очень приятное у него выражение лица, а над носом впадинка, чтоб чесать. Только дышится тяжело таким курносым носом, пыхтится и хрюкается.

Каждый летний день хочется не отпускать, но уходят, медленно темнея...