(no subject)

В юности (сейчас бы сказали, в подростковости – в старших классах), когда, пожалуй, выставки в Эрмитаже отчасти организовывали жизнь, служили точками отсчёта (вот импрессионисты – впервые увиденные паркетчики Кайбота – воздух прозрачным кубом, а вот Гогеновская белая лошадь у ручья, Ван-Гоговский сеятель...) меня преследовало – ну, почему, почему никто не писал отражений в лужах, – и виделся за отражениями такими важный внесловесный смысл.

Потом Тарковский снял «Ностальгию», и итальяский собор отразился в русской луже, и я полюбила фильм. Кстати, не пересматривала и совсем не уверена, что продолжаю его любить.

С появлением цифровиков только ленивый не снимал отражений в лужах. И вообще цифровики очень многое сделали непотребно легко осуществимым, штампованным – вот, скажем, цветы, которые люди когда-то с такой любовью и тщанием снимали на слайды.

Я к чему – сижу-работаю, за окном тополь качает гривой, листья на солнце зелёные с серебром, пожалуй, даже попросту зелёного серебра листья, небо не густой синевы, а разбаленно серо-голубое, вдоль комнаты мимо окна верёвка натянута, а на ней простыни сушатся – и вдруг над линией простынь мимо тополя в серую голубизну – пара попугаев небыстро пролетает. Белая вчера подстриженная и помытая Таня свернулась в красном кресле – и вот всё оно вместе – Таня в кресле, поблекшие простыни в цветах, тополь в зелёном серебре и попугайская пара – щелчок – и в голове возникла картина со всей этой вполне попугайской смесью – мало того – картина в раме на музейной стене. Вот проговорила – и дальше работать.