(no subject)

Все эти истории, из них лучшая Лемовская, – про автоматы на пыльном чердаке, которые жили-не тужили, или наоборот,  жили-страдали-и умирали, философствовали. А потом самый умный автомат понял, или выдвинул гипотезу (какая разница?), что они автоматы на пыльном чердаке.

В чём разница с нашими отношениями с памятью? Ну, мы, предположим, не автоматы и не неподвижные камни, хотя кто сказал нам, что когда нас нет, камни не пускаются в пляс? Но вот наше прошлое – оно былоесть в каком-то запертом на ключ мире. И иногда ключ вдруг обнаруживается в старой куртке в дырявом кармане, завалившись за подкладку, заржавелый, едва поворачивается, открывает скрипящую дверь – а там пёстрые бабочки, молочные реки. И мы, лицом к лицу, со своими грехами несовершения по Огдону Нэшу в переводах Иры Комаровой.

Владимир Иваныч Жестков, когда-то юный белогвардеец, когда-то французский инженер, потом человек, с которым дочка Мариша каждый вечер пила не чай, ­­–она вино, он водку, и возраст его она отсчитывала от ста назад: -6, -5. Этот вот Владимир Иваныч в последние свои минусовые годы всё помнил про переправу через Дон в 18-ом году и не знал, что он ел на завтрак. Возможно, за завтраком он и переправлялся через Дон в параллельном где-то-таме?

***

А камни, что можно о них сказать? Мы с Васькой несколько лет прожили с Сильвией Плат, когда книжку для Литпамятников готовили. У меня целая полка о ней книг. А та бумажная полная книга её стихов, которую мы ежедневно читали, развалилась на отдельные помятые листочки…

Сильвия Плат в Васькином исполнении...

КАМНИ ЧАЙЛДС-ПАРКА

В бессолнечном уголке под соснами
Эти камни, зелёные до черноты,
Положил какой-то из отцов-осно-
вателей, чтобы проступили смутные черты
В сумраке, где тени ветвей черны и густы:

Камни – костяшки пальцев опалённые
Ископаемых динозавров
Из иных времён. ( Или они
Даже с иной планеты?) И рыжие
         Костры фуксий и азалий их лижут.

Камни священные охраняют
Этот мрачный покой. И форм не меняют,
Пока солнце узорными тенями
Ирисов и роз играет:
То укорачивает их, то удлиняет,
Или в светлом саду разжигает закатное пламя.

В этом пламени тускнеет даже яркость азалий,
Но оно угасает – жизнь цветка и та длинней,
И если ты в силах следить,
        Как в полдень или в полночь
          под солнцем и под дождями
                                      освещенье меняется,
Ты сможешь понять неподвижное сердце камней.

Целое лето должно пролететь над камнями,
Чтоб рассеялись сны их о снеге,
Над камнями,
                  сердцевина которых станет теплей
Только тогда, когда мороз уже наступает.

Никаким ломом никто их не откопает,
         Их вечнозелёные бороды не шелохнутся веками,
Даже раз в столетие они к воде не спускаются –
Ведь никакая жажда потревожить не может
В каменном спокойствии лежащий камень.