![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
(no subject)
Nov. 15th, 2024 07:24 pmНа набережной, свернувшись и подрагивая на ветру, лежат платановые листья, нет, листы, твёрдые листы обёрточной бумаги, – шуршат-скрипят, когда ногой их поддаёшь. А некоторые всё-таки распластались на тротуаре – под дождями, под шагами.
Еле-еле дождик окутывал недосушенной простынёй. Мимо Нотр Дам, через садик St Julien-le-Pauvre…
В витрине какой-то галереи между объектами современного искусства лежала, положив голову на лапы, большая серая лайка. На минуту мне показалось, что лайка тоже объект, но уши взрогнули, а потом лайка встала, потянулась, поглядела на меня, спустилась на пол и легла возле сидящего за столом симпатичного чёрнобородого мужика – я даже, глядя на лайку и на него, помягчела к объектам в витрине.
Шла и считала протыри да убытки – с кем я тут проходила и когда, – из тех, кого нет.
А двери открыты, хлопают на ветру. И телефоны не стёрты.
И восемнадцатилетняя Гриша, поводя хвостом, ест с Васей из одной миски Васины сухие крокеты, хоть, казалось бы, котиная еда повкусней собачьей. Только вот прыгать Гриша отказывается, хотя если что-нибудь особо вкусное на плите забыли, так как-то добирается – прыжком-ползком.
Запах кофе, запах тёплого хлеба.
Старый Джолион говорил, что ужас не в том, что стареешь, а в том, что остаёшься молодым. А Гриша живёт как живётся, не задумывается ни о старости, ни о вечности. Васиной юностью напитывается, машет когтистыми лапами, лёжа на спине посреди комнаты, а Вася вокруг неё с радостным визгом носится.
Собаке Нюше
В эту осень небо привыкло
Зажигать каждый вечер закат.
В оркестровой скрипки пиликают –
Как дубовые листья кружат,
А со сцены – воронье соло,
Воробьиный хор (далеко!),
И с готовностью невесёлой
Ветры пробуют геликон.
Ну-ка, вслушайся, если уловишь,
Репетирует что-то даль,
Где-то – поезд по шпалам клавиш:
То настраивают рояль.
Мы с тобой пройдём непременно,
По паркетам листвы скользя,
За кулисы, в фойе, на сцену –
Только в зрительный зал нельзя.
Говоришь – пойдём? Но однако
Нам никто ещё не сказал...
И куда нам спешить, собака?
Нас не пустят в зрительный зал.
1995
Еле-еле дождик окутывал недосушенной простынёй. Мимо Нотр Дам, через садик St Julien-le-Pauvre…
В витрине какой-то галереи между объектами современного искусства лежала, положив голову на лапы, большая серая лайка. На минуту мне показалось, что лайка тоже объект, но уши взрогнули, а потом лайка встала, потянулась, поглядела на меня, спустилась на пол и легла возле сидящего за столом симпатичного чёрнобородого мужика – я даже, глядя на лайку и на него, помягчела к объектам в витрине.
Шла и считала протыри да убытки – с кем я тут проходила и когда, – из тех, кого нет.
А двери открыты, хлопают на ветру. И телефоны не стёрты.
И восемнадцатилетняя Гриша, поводя хвостом, ест с Васей из одной миски Васины сухие крокеты, хоть, казалось бы, котиная еда повкусней собачьей. Только вот прыгать Гриша отказывается, хотя если что-нибудь особо вкусное на плите забыли, так как-то добирается – прыжком-ползком.
Запах кофе, запах тёплого хлеба.
Старый Джолион говорил, что ужас не в том, что стареешь, а в том, что остаёшься молодым. А Гриша живёт как живётся, не задумывается ни о старости, ни о вечности. Васиной юностью напитывается, машет когтистыми лапами, лёжа на спине посреди комнаты, а Вася вокруг неё с радостным визгом носится.
Собаке Нюше
В эту осень небо привыкло
Зажигать каждый вечер закат.
В оркестровой скрипки пиликают –
Как дубовые листья кружат,
А со сцены – воронье соло,
Воробьиный хор (далеко!),
И с готовностью невесёлой
Ветры пробуют геликон.
Ну-ка, вслушайся, если уловишь,
Репетирует что-то даль,
Где-то – поезд по шпалам клавиш:
То настраивают рояль.
Мы с тобой пройдём непременно,
По паркетам листвы скользя,
За кулисы, в фойе, на сцену –
Только в зрительный зал нельзя.
Говоришь – пойдём? Но однако
Нам никто ещё не сказал...
И куда нам спешить, собака?
Нас не пустят в зрительный зал.
1995
