(no subject)
Aug. 11th, 2019 04:11 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
mblaЯ заснула ночью под «тюк-тюк» малого герцога. По-русски, оказывается, его зовут совой-сплюшкой. Вот ведь – вместо торжественного имени нежное домашнее. А птиц-то один и тот же. Или всё же разный?
Перед герцогом, пусть и малым, хочется встать во фрунт, а сову-сплюшку необходимо почесать за ухом.
Проснулась я под гугуканье лесных голубей. И не знала б я, что они зовутся гугутками, кабы не Андрей Дмитриевич Михайлов, который услышав подпарижских голубей, так их назвал, а узнал он их истинное имя в Югославии, где у родственников гостил.
Крючки цепляются за крючки, я плету свою сетку – и слыша гугуток, я с благодарностью вспоминаю Андрей Дмитрича – и гугутки вполне находят своё птичье место рядом с его статьями.
Таня плавает по морю в синем собачьем спасжилете – всё дольше – полчаса утром, а иногда и вечером полчаса. И если, как медведя, научить её ездить на велосипеде, она сможет участвовать в троеборье – бег-плаванье-велосипед.
В лесу я встретила собаку-двойника нашей знакомой собаки-девочки по имени Сам, – той, что носилась по округе, той, которую Катя выгоняла из нашего сада, а заметив её в роще, пугала воинственным набегом. Потом у Тани эта уже старая, но лихая собачина таскала еду из миски.
Сам умерла пару лет назад, и эта собачина-двойник, вдруг выскочившая из бамбуковых зарослей, только лишь на секунду выкинула меня в тогда. За ней шла не Самова хозяйка, – какая-то незнакомая улыбалась девчонка.
Дом напротив, где жили старики, этим летом пуст. Сколько лет, как умер старик и уехала к племяннице старуха? Они были не очень приветливые, недолюбливали нас за шум, но всё-таки здоровались, когда мы встречали их в роще. Старик в последнее своё лето шёл к морю с трудом, сильно опираясь на руку жены. И только сейчас я обратила внимание, что нет больше в их саду пинг-понгного стола, который несколько лет стоял, заваленный сосновыми иголками, – слой ложился на слой.
Когда Васька оборачивался от нашего садового обеденного рабочего стола, глядел в сад, ждал меня из моря, в глазах у него были сосновые стволы и множество разных оттенков зелёного – а сейчас зелёное прошито жёлтым – цветёт мимоза над выросшим из выплюнутой косточки персиком, над сиренью, над кустом рододендрона, под высоченными соснами.
Жить вечно нельзя, и здесь особенно трудно в это поверить. Когда уезжаешь из Прованса, меняется небо, будто в других местах провансальское небо слегка разбавляют водой.
Тут голой кожей трогаешь вечность – зависаешь ли в море над косяком золотисто-полосатых дорад, идёшь ли через рощу на закате, глядя на запятнанные солнцем стволы...
Перед герцогом, пусть и малым, хочется встать во фрунт, а сову-сплюшку необходимо почесать за ухом.
Проснулась я под гугуканье лесных голубей. И не знала б я, что они зовутся гугутками, кабы не Андрей Дмитриевич Михайлов, который услышав подпарижских голубей, так их назвал, а узнал он их истинное имя в Югославии, где у родственников гостил.
Крючки цепляются за крючки, я плету свою сетку – и слыша гугуток, я с благодарностью вспоминаю Андрей Дмитрича – и гугутки вполне находят своё птичье место рядом с его статьями.
Таня плавает по морю в синем собачьем спасжилете – всё дольше – полчаса утром, а иногда и вечером полчаса. И если, как медведя, научить её ездить на велосипеде, она сможет участвовать в троеборье – бег-плаванье-велосипед.
В лесу я встретила собаку-двойника нашей знакомой собаки-девочки по имени Сам, – той, что носилась по округе, той, которую Катя выгоняла из нашего сада, а заметив её в роще, пугала воинственным набегом. Потом у Тани эта уже старая, но лихая собачина таскала еду из миски.
Сам умерла пару лет назад, и эта собачина-двойник, вдруг выскочившая из бамбуковых зарослей, только лишь на секунду выкинула меня в тогда. За ней шла не Самова хозяйка, – какая-то незнакомая улыбалась девчонка.
Дом напротив, где жили старики, этим летом пуст. Сколько лет, как умер старик и уехала к племяннице старуха? Они были не очень приветливые, недолюбливали нас за шум, но всё-таки здоровались, когда мы встречали их в роще. Старик в последнее своё лето шёл к морю с трудом, сильно опираясь на руку жены. И только сейчас я обратила внимание, что нет больше в их саду пинг-понгного стола, который несколько лет стоял, заваленный сосновыми иголками, – слой ложился на слой.
Когда Васька оборачивался от нашего садового обеденного рабочего стола, глядел в сад, ждал меня из моря, в глазах у него были сосновые стволы и множество разных оттенков зелёного – а сейчас зелёное прошито жёлтым – цветёт мимоза над выросшим из выплюнутой косточки персиком, над сиренью, над кустом рододендрона, под высоченными соснами.
Жить вечно нельзя, и здесь особенно трудно в это поверить. Когда уезжаешь из Прованса, меняется небо, будто в других местах провансальское небо слегка разбавляют водой.
Тут голой кожей трогаешь вечность – зависаешь ли в море над косяком золотисто-полосатых дорад, идёшь ли через рощу на закате, глядя на запятнанные солнцем стволы...
