Прочла, развернув, оба треда — у Бегемота и этот — мрачнея все больше. На Юрьеве сломавшись совсем. Мрачность прежде всего из-за разделяемого даже защитниками тезиса: Окуджава — средний (маленький, небольшой, никакой) поэт. Я, как и ты, в свой вкус и слух верю. Я не сентиментальна и не экзальтированна и не ездила на слеты КСП. Мне нравится интонация Высоцкого и многие строфы Галича, и все же они, по мне, не поэты. Я легко совершу предательство по отношению к Щербакову, которого с удовольствием слушаю (и даже читаю), и кивну, когда Бегемот говорит, что он, в отличие от О., не поэт. Но вот Окуджава — поэт. Чистый, беспримесный. Я это знаю непреложно вот уже сорок три года, с декабрьского номера «Юности» за 64-й год, в котором были «В городском саду», «То падая, то снова нарастая», «Вийон» и еще с десяток стихотворений; я не слышала ни одной его песни еще года три-четыре. Могу со строками и строфами в руках доказывать (бессмысленное занятие:), что О. — это никак не «Солнышко лесное». И музыка (по поводу которой тебе совершенно справедливо возражали) хоть и важна и неотъемлема, но не отменяет изначального вещества поэзии. Ну не отказывают же французы Брелю и Брассансу в звании поэта. И любовь к О. (как и к Левитанскому или Самойлову) не нуждается в извинительно-социологических оговорках и комментариях.
«Не в состоянии преодолеть барьер времени» — ну почему?! Вокруг меня сейчас больше двадцатилетних, чем ровесников, — так сложилось, и для некоторых из них окуджавские песни вполне органичны, они — воздух. В конце концов, вы тоже родились после Мандельштама, но вряд ли вам кто-то пенял из старших товарищей: мол, вам, не жившим, не понять... Вообще, с временными метами непросто («Национальность — странная забота...»); я в 60-е вся вышла из Блока, сейчас практически не читаю его, но уж точно не стыжусь, Гумилев по сравнению с Блоком мне кажется вовсе игрушечным, но если это для кого-нибудь живое и нужное — Бога ради... Да и я не живу в 60-х, читаю и люблю сегодняшних — совсем других поэтов.
Он не хотел быть знаменем и пророком в своем Отечестве — и, соответственно, жупелом. Это навязанная роль. Как дурацкие экскурсии в переделкинском музее. В польских магазинах полно дисков с песнями О., Манана Менабде вот недавно записала альбом, — а тут в мягком варианте — пожимающая плечами ЛШ: пусто место сие, а то и пуще — разговор о чекистах, мужающих под эту романтику. По-моему, человеку (пусть умному и талантливому), которому «на той единственной, гражданской» кажется (как и гайдаровские повести) пригодной для взращивания гитлерюгенда, не объяснишь ничего. Это отсутствие какого-то другого слуха, при всех благородных исходных интенциях.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
no subject
Date: 2008-01-06 02:09 am (UTC)Мрачность прежде всего из-за разделяемого даже защитниками тезиса: Окуджава — средний (маленький, небольшой, никакой) поэт. Я, как и ты, в свой вкус и слух верю. Я не сентиментальна и не экзальтированна и не ездила на слеты КСП. Мне нравится интонация Высоцкого и многие строфы Галича, и все же они, по мне, не поэты. Я легко совершу предательство по отношению к Щербакову, которого с удовольствием слушаю (и даже читаю), и кивну, когда Бегемот говорит, что он, в отличие от О., не поэт. Но вот Окуджава — поэт. Чистый, беспримесный. Я это знаю непреложно вот уже сорок три года, с декабрьского номера «Юности» за 64-й год, в котором были «В городском саду», «То падая, то снова нарастая», «Вийон» и еще с десяток стихотворений; я не слышала ни одной его песни еще года три-четыре. Могу со строками и строфами в руках доказывать (бессмысленное занятие:), что О. — это никак не «Солнышко лесное». И музыка (по поводу которой тебе совершенно справедливо возражали) хоть и важна и неотъемлема, но не отменяет изначального вещества поэзии. Ну не отказывают же французы Брелю и Брассансу в звании поэта. И любовь к О. (как и к Левитанскому или Самойлову) не нуждается в извинительно-социологических оговорках и комментариях.
«Не в состоянии преодолеть барьер времени» — ну почему?! Вокруг меня сейчас больше двадцатилетних, чем ровесников, — так сложилось, и для некоторых из них окуджавские песни вполне органичны, они — воздух. В конце концов, вы тоже родились после Мандельштама, но вряд ли вам кто-то пенял из старших товарищей: мол, вам, не жившим, не понять...
Вообще, с временными метами непросто («Национальность — странная забота...»); я в 60-е вся вышла из Блока, сейчас практически не читаю его, но уж точно не стыжусь, Гумилев по сравнению с Блоком мне кажется вовсе игрушечным, но если это для кого-нибудь живое и нужное — Бога ради... Да и я не живу в 60-х, читаю и люблю сегодняшних — совсем других поэтов.
Он не хотел быть знаменем и пророком в своем Отечестве — и, соответственно, жупелом. Это навязанная роль. Как дурацкие экскурсии в переделкинском музее. В польских магазинах полно дисков с песнями О., Манана Менабде вот недавно записала альбом, — а тут в мягком варианте — пожимающая плечами ЛШ: пусто место сие, а то и пуще — разговор о чекистах, мужающих под эту романтику. По-моему, человеку (пусть умному и талантливому), которому «на той единственной, гражданской» кажется (как и гайдаровские повести) пригодной для взращивания гитлерюгенда, не объяснишь ничего. Это отсутствие какого-то другого слуха, при всех благородных исходных интенциях.