Из колодца

Вот так оно было в северном Провансе в начале мая - длинный день - через лес, через холмы, через деревни и нарциссовые луга... А вывеска на деревенском кафе сообщает нам, что социальную дистанцию измеряют в удавах (явно читали Остера).











( Read more... )

За три недели много чего случается. Вот яблоня почти отцвела. Самые последние цветочки в листьях торчат. И сирень тоже. Не упругие кисти, а ссохшиеся полукоричневые.

Тополиный пух полетел. Маковые поля – ау отважный Трусливый Лев. Лён синий, жёлтый, белый.

На шелковице листья прорезались – она чуть не последняя распускается.

А лягушки-то как поют – с курлыканьем! Мы ужинали у Франсуа под четырьмя поднебесными ещё в белых свечках каштанами под лягушачий хор из небольшого наполненного водой рва, через который перекинут мостик, а рядом ещё и фонтан 18-го века – чего только ни найдёшь в поместье. А Франсуа – конечно же, помещик. Не покладая рук работающий безденежный помещик.

От нашей овчарни до дома Франсуа – мимо поля, мимо гигантского платана – Сашка (gasterea) шла с тарелкой, на которой громоздились гренки с сыром и с помидорами – не по-Сашкиному на ужин с пустыми руками.

Расцвёл лиловым чабрец, и поле стало похоже на лавандовое. Только лаванда в синий, чабрец в лиловый, и пахнут по-разному.

Каждый вечер за полем закат – не пропустить, ухватить последнюю розовость на холмах.

Розы в деревнях по стенам. Медовый запах акации. Девчонка с кошкой на руках улыбнулась нам на деревенской улице.

На доске объявлений у мэрии сообщение о сборе вещей для Украины. Жёлто-синий флаг на чьём-то доме, а на нём «peace not war».

Сосны – Пастернак. Боярышник – Пруст. Цветаева – бузина.

Иногда мне кажется, что я – ну вот такой прибор, чтоб фиксировать всё вокруг. Вот если б год тут прожить и записывать – в такой-то день вишня расцвела, в такой-то сирень, белая акация… Тут и первая черешня. А потом вдруг листья вдруг на шелковице лимонно-жёлтые. Только я отвратный прибор – голоса птиц не запоминаю, да и растения – определяю их, а потом название забываю – как же жить без истинного имени?

Патрик с женой Адой приезжали к нам из недальнего античного Нима, где у них дом. Ада когда-то из Аргентины – куда ей без солнца? Болтали, бесконечно обедали – за нашим уличным столом на полянке.

И война. Такая жуткая уязвимость – маки, лягушки поют, пух летит над дорогой… В лесу прохладно, а выходишь в виноградники – жарко… И война.

В честь дня рожденья gasterea 5 лепестков и бабочка-красавица!

Признаюсь я в ужасном позоре.

Волшебное золотое дерево, на которое я первым делом глядела утром из окна – аж целых два месяца год назад и неделю сейчас – я считала такой странноватой липой. В апреле, зелёное, оно меньше обращало на себя взгляд, – цветущая яблоня уводила глаз от него.

«Кружочки липы золотые» – ну, впрочем, у него не совсем кружочки, – дык и у липы не по циркулю выведены.

Конечно, понимала я, что если дерево из липовых, то всё ж не из обычных. А бывают ли другие липы?

Никак его не называть я не могла – ну как так «просто дерево»?, поэтому, поёживаясь, звала всё-таки липой. Я всегда вспоминаю рассказ Бабеля про мальчика, который хочет стать писателем и не знает имён деревьев. Читала я этот рассказ тыщу лет назад, и, собственно, помню оттуда только, что это невероятно стыдно думать о писательстве и не знать деревьев и птиц по именам.

И вот наконец мне пришло в голову – а что, если сфотографировать лист в plant.net – вдруг искусственный интеллект его узнает. Сказано-сделано – отвела лист рукой немного в сторону и телефоном другой рукой щёлкнула.

Ответ сразу появился: «Это не растение. Может быть, homo sapiens?»

Ну, второй раз сфотографировала без собственной руки. И ответ тоже пришёл незамедлительно: шелковица ¬– позор мне, позор. Кто бы мог подумать, что по осени шелковица светится и округу освещает?

А потом Франсуа рассказал, что когда он обзавёлся поместьем, и с родителями они решили превратить бывшую овчарню в домик под сдачу, то перед дверью посадили пару лип (самых обычных), яблоню и шелковицу. Оказывается, шелковицу в Провансе в 19-ом веке любили сажать, потому как шелковичные черви только её листья, вроде как, и едят, а червяков этих много тогда разводили. И вот второй мой позор – никогда я не задумывалась о том, почему, шелковица, которую я несомненно узнаю, когда на ней ягоды, называется шелковицей.

***
И уж до кучи.

Я всё думала, а почему у импрессионистов так мало Прованса. А ведь свет, воздух, облака, морские закаты над виноградниками, оливы, торопящиеся на холм крыши, платаны вдоль дорог, сосны, жёлтые нарциссы по весне, синева… Потом тут же подумала – а почему Нормандии у импрессионистов полно, а Бретани нет, как нет…

И осознала вдруг – а что там с железными дорогами? Доехал до Авиньона, а дальше на мулах, на лошадях – по кочкам-по кочкам, и в канаву – бух. Небось, так оно было. До побережья добирались. Вдоль берега – корабликом-яхтой, как Синьяк, который открыл Сен-Тропе…

Нормандия – рукой подать, близенько от Парижа. Первые 19-го века путеводители как раз про неё. А Бретань-то за кудыкиной горой, за скалами, за отливными пляжами.

И северный Прованс, где на нынешних узких кривых дорогах предупреждения о гололёде, – тоже был в где-то-таме.

Так уж вышло, что вчера, в наш последний день у нас получилась самая длинная прогулка, если, конечно, учесть перепад высоты. Двадцать два километра с перепадом 700 метров за 6 часов. Вроде, ничего. Мы взобрались на наш длиннющий хребет Большой Люберон совершенно в другом месте, чем за два дня до того, а спустились с него в третьем – и до машины быстро шли по долине – от одной деревни до другой, которую, пожалуй, и городком назвать можно – вроде нашего Турдэга. Называется Cucuron, что у меня ассоциируется с огурцом, хоть не так уж Cucuron похож на Concombre.

На обратном пути мы здорово торопились, потому что Франсуа хотел нам при свете непременно показать завершение работ по сварке мостика через ров с водой – рядом с домом, который он сдаёт под свадьбы, и весь прошлый год постепенно приводил в порядок. Хоть и очень постепенно он это делает, но уже можно заметить, что дом облагообразился – и двери стеклянные, и краска не лупится. И вот ещё и мостик через ров. И даже полуразваленный фонтан можно включить, чтоб свадебный народ на закате на фоне брызг печатлел друг друга.

Мы успели в последнем свете увидеть сварщика, который лежал на опорах и доваривал последнее – впрочем, чтоб через мостик ходить, надо бы ещё, чтоб доски завезли, а это неизвестно когда будет.

В «Огуречной» деревне мы прошли мимо заведения, куда народ оливки сдаёт. Сбор оливок только начался, деревья стоят усыпанные. Но и огромные коробищи на улице непусты. При нас приехали люди на машине со швейцарским номером и стали корзину за корзиной вынимать из багажника и с заднего сиденья, да в бочки пересыпать.

Фотки, мне кажется, ни фига не передают – ни пронзительного света, ни хрустящего пропахшего чабрецом и розмарином воздуха, ни сиянья деревьев над дорогой. А уж где-то в поднебесье сверкающее на юге море и вовсе на них пропадает.












( Read more... )

Вчерашний ярчайший день на хребте Большой Люберон. Там около тысячи в высоту, чуть больше. И ветер-ветрило. Я даже из рюкзака лёгкую пуховку извлекла, которую предусмотрительно туда дома запихнула.

И чай с лимоном из термоса оказался к месту.

И дух захватывало от простора, неба, от здешнего хрустящего ноября.

А на востоке заснеженные южные Альпы. Мой телефон, который заботится о том, чтоб все новости до меня дошли, радостно сообщил мне, что как раз позавчера там выпал снег – новёхонький с иголочки. Ну, а на юге - море, между прочим сияет. Наше маленькое озерцо, и не так уж от него далеко моё родное море.











( Read more... )

А вчера мы гуляли в соседнем департаменте – в Альпах Верхнего Прованса – в тридцати с хвостиком километрах от дома. Не в виноградниках, а в невысоких горках, всего-то чуть меньше восьмисот метров вверх.

За околицей деревни, где мы оставили машину, огромная оливковая роща, очень странная.
Стволы будто у тясячелетних олив, будто вполне из тех, из одной из которых Одиссей ложе себе с Пенелопой соорудил. Но вроде как из этих потрескавшихся, иногда дырявых стволов, лезут новые деревца – они-то и усыпаны оливками – какой Мичурин поработал?

Поднявшись на плато, мы увидели четырёх человек чуть моложе нас, – они с чувством - с толком - с расстановкой обедали. Естественно, Таня заинтересовалась – «а что вы тут кушаете без меня?» – как говорил папин двоюродный брат года в четыре. Мы Таню отозвали, объяснив людям, что ей крайне интересен чужой обед. «Ну, а как не поинтересоваться, это было б неправильно, надо ж знать чего едят» – сказал жовиальный большой и толстый бородатый мужик в огромной пижонской кожаной шляпе (правда, без пера – Васька вон, когда его повезли на операцию, чтоб шунтировать, огорчался отсутствию пера на медицинской шапочке).

Мы прошли мимо обедающих и потеряли на их поляне тропу. Вернулись к ним обратно. Крошечная тропа заныривала в кусты, и развесёлая компания нам её показала. Но одна из двух женщин, услышав, что мы поднялись на плато, но не обошли его целиком (оно совсем маленькое) возмутилась и сказала, что нас по нему проведёт. Минут двадцать это заняло. Мы шли краем обрыва по лесу, который то и дело расступался – и наша проводница называла нам все открывающиеся горки.

Когда мы вернулись на поляну, тот же жовиальный мужик радостно спросил, часто ли мы уходим в тёмный лес с незнакомцами.

В таких вот мимолётных встречах очень хочется расспросить – а что люди в жизни делают. Но как-то неловко. Я только спросила у женщины, откуда она. Из Маноска – ближайшего городка в десятке километров от деревни, где стояла наша машина. А услышав, что мы из Турдэга, она сообщила, что пара их друзей, с которыми они обедали на поляне, как раз из Турдэга. Ну, тут я сказала, что это сейчас мы из Турдэга, а вообще-то из Парижу, подпарижские жители.

По повадкам, по речи эти ребята – явно местная интеллигенция. Вообще люди, которых здесь встречаешь, часто говорят не с местным, а с парижским произношением. Может быть, отчасти объяснение в том, что тут совсем рядом Кадараш, научный центр комитета по атомной энергии, такой же, как подпарижский в СаклЕ. А может, какие-то люди, работающие по интернету, тоже в эти места переселились. Прославившаяся книжка «год в Провансе» (забыла фамилию её написавшего англичанина, а искать лень) из этих мест. А недавно Филипп, очень мне свой в кампусе человек, нынче ведающий у нас постановкой обучения с включением сетевых прибамбасов, рассказал, что они болтались по Люберону с женой, и через общих друзей были в гостях у в здешние места перебравшегося программиста. Наш Франсуа с юга от горки Люберон живёт, а знакомец Филиппа с севера от неё...











( Read more... )

А мы на неделю уехали в Прованс к Франсуа.

Увы, ровно 7 прогулочных дней. Суббота = дорога, воскресенье через неделю = дорога.
Год назад мы тоже собирались на неделю, ну, на десять дней, а получилось два месяца. Тогда перед отъездом у меня в голове было – вот объявят карантин, может, дуриком удастся его в Провансе провести.

Ну, а сейчас, швыряя в мешок барахло, говорила себе: лишнего не брать.

И вот осенние виноградники, лимонная липа за окном… Кооперативный магазинчик, где сырое молоко только по пятницам – привозят из соседнего альпийского департамента. А огромные свекольные листья всегда есть. И нельзя смешивать одинаковые продукты за одинаковую цену, но от разных поставщиков. Милейшая тётенька с чёрными рожками по случаю 31-го октября, спрашивает – вы с какого прилавка взяли?

И конечно же тыквы, скелеты, ведьмы – куда без них в единственный день в году, когда на чёрте верхом можно прокатиться, если, конечно, повезёт, и попадётся доброжелательный и сильный чёрт.

А ещё пока нас не было, тут случилась история – в камин провалились совята – вдвоём. На крыше, видимо, сидели на краю каминного выхода и упали. Дело было летом. Франсуа на несколько дней уехал. К счастью, тут были дачники. Камин в июле заперт. В общем, этим дачникам пришлось каминную дверцу распиливать, чтоб совят выпустить. Совята были не совсем юные – они радостно улетели.

Лес, грибы, которых лень брать – вроде, не нужны нам совсем, виноградники, если хутор, или деревня, – перелай перелайный, когда Таня мимо идёт. Таня, впрочем, не отвечает ¬– ноль внимания, фунт презрения.

Обещанного дождя на нашу радость не состоялось…











( Read more... )

Ну, в предпоследний перед отъездом в Париж день, вполне для нас рабочий, мы часа в четыре всё-таки выдрались погулять. Поехали в деревню St. Paul - les Durances совсем рядом, километрах в десяти к югу от нас - я просто ткнула в карту, посмотрела, что тропы на карте славно выглядят, подъём небольшой, можно успеть немножно пробежаться.

Ну, и увидели дальние на севере горы, на которых свежевыпываший снег.

Жёлтые цветы - это колокольчатый лён. А на вереск похож цветущий чабрец. А синие - изысканно называются афилантами монпельевскими (герцогский титул, не иначе!).

Тане же пить из овечьего копытца совершенно безопасно - овечкой давно она уже стала.















( Read more... )