![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
mblaНаверняка я многое забыла и много перепутаю.
Очень прошу поправить и дополнить.
Вот имена, которые помню с тех пор: Михнов, Махов, Галецкий, Целков, Гоосc, Кубасов, Жарких, Арефьев, Рапопорт, Белкин, Окунь, Овчинников, Рабин.
У меня патологическое неумение запоминать числа – даты, зарплаты, цены, кроме тех, что я помню с детства – батон за 13, хала за 22, масло за 3.60.
Так что время я могу определить только очень приблизительно: с 1974 по 1978. В начале 79-го мы уехали.
Первая выставка, на которую я попала, происходила в квартире Кости Кузьминского на бульваре Профсоюзов. Кузьминский был в Питере одним из столпов второй культуры – поэт, весёлый эпатажник, всех знал, всюду бывал. И вот выставку организовал.
Кстати, говорили ли в Москве "вторая культура"? Первая – официальная, вторая – самиздатская.
Выставка продержалась, кажется, с неделю. Потом пришёл милиционер и сообщил, что соседи жалуются – посетители громко топочут по лестнице.
Помню – изящные рисунки Юры Галецкого – слегка стилизованные под японские рисунки тушью. И на каждом рисунке тескт. Хокку – перевод или стилизация.
Ещё помню поп-арт Жени Рухина. Рухин через несколько лет после той выставки сгорел в собственной мастерской. Шли разговоры, что его подожгло ГБ, но такие разговоры всегда идут. Вполне вероятно, что сгорел спьяну.
Кузьминский тоже представил несколько работ – чего-то такое прибитое к холсту. К тому же и сам он определённо был экспонатом – лежал на диване с котом на голой груди.
В середине 70-ых выставки неофициального искусства забили из-под земли. Часть этих выставок были вполне официальными, часть квартирными. Официальные устраивались в домах культуры.
Первая официальная выставка – в доме культуры Газа на Охте. Очередищи...
Помню оттуда огромное полотно Арефьева "Обстригатель ногтя" – несколько кубистический мужичище сидит на полу и, согнувшись, отстригает ноготь на ноге.
И главное – картины Гоосса. Темноватые, в духе старых мастеров, но с гротеском. Изумительный портрет в старинной шляпе. Петух.
Благородные полотна. В том же отношении к старой живописи, как "Соната в старинном духе" Шнитке к старой музыке.
Оторваться не могла. Когда я рассказала про художника Гоосса маме, работавшей бухгалтером в Мариинке, она сказала, что есть у них оркестрант Гоосс. Фамилия редкая, может, родственник.
Оказалось, что музыкант художнику дядя. Так мы познакомились с Володей Гооссом и с его женой Людой.
Жили они очень далеко на питерской окраине – автобусом от метро "Дачное".
Люда стояла где-то у начала движения "все – в кочегарки", а Володя тихо работал дома.
Художники тогда как раз начинали продавать картины иностранцам и на этом сносно зарабатывать. У Володи что-то купил Артур Миллер.
Время было очень отъездное – середина 70-ых. Уезжать было дозволено гражданам трёх категорий – евреям, художникам и некоторым диссидентам (часть диссидентов попадала всё-таки в лагерь или в дурдом). Художников приравняли к евреям.
По Питеру ходила история о том, как сибиряк Арефьев пришёл в ОВИР и сообщил, что он, знаете ли, еврей. Возражений не последовало и через короткое время Арефьев уехал в Париж.
Некоторых художников вызывали в Большой дом и предлагали подать заявление об отъезде. Приглашения в Израиль, формально необходимые для отъезда, ГБ для них организовывало.
Володя Гоосс был в стороне от художнической тусовки – высокой власти не было до него дела, зато им заинтересовался местный участковый. На дальней рабочей окраине, где жили Володя с Людой, не было больше художников. И милиционера крайне раздражало, что есть у него в районе некий неработающий элемент, объявляющий себя живописцем.
Однажды вечером нам позвонила Люда и сообщила, что Володю взяли на улице и шьют наркотики.
Я не помню уже всех деталей этой истории. Помню страх – у ребят лежала перепечатка "Скотского хутора", сделанная на нашей машинке. Машинки отыскивали, как не фиг делать. Потом оказалось, что чуть ли не накануне Люда вынесла "Скотский хутор" из дома – дала почитать знакомым.
Дело было не ГБ-шное, чисто милицейское мелкое дело.
Судьиха – советская тётка, корпулентная в синем костюме, была честная – в меру своего крошечного разумения – она сняла обвинение в распространении наркотиков.
История была шита белыми нитками – марихуану явно подсунули в карман. Были две подосланные девки, которые утверждали, что Володя им предлагал покурить травку, но они не могли связно и непротиворечиво рассказать, когда и при каких обстоятельствах. Был ещё некий свидетель, который всячески отрицал, что имеет какое бы то ни было отношение к милиции или к народной дружине, но почему-то запутался в объяснениях, когда судьиха заинтересовалась тем, откуда у него в кармане взялся свисток, в который он засвистел, почуяв в Гооссе подозрительный элемент. Получалось из его объяснений, что свисток затерялся в кармане с лета, с походов за грибами, а повязали Гоосса зимой, в трескучие морозы, так что в летнем плаще свидетель никак не мог бы на улице находиться – он бы замёрз.
Бедная судьиха всё пыталась понять, почему нигде не работающий тунеядец именует себя художником. Был бы художником, служил бы, например, на обойной фабрике. Может быть, у неё был знакомый художник на этой самой фабрике?
Из известных людей на суд пришли Битов и Драбкина. Битов в расстёгнутой шубе двигался так, как будто не замечал всех этих копошащихся мелких судейских тварей. Плечом отодвигал.
Помочь Гооссу он не смог – именно потому, что дело было милицейское, указаний сверху не было – а что судьихе свидетельство какого-то там писателя о том, что можно быть художником и не ходить к восьми утра на работу...
В общем, получил Володя химию за тунеядство.
Ну, и спился потом.
Возвращаясь к выставкам. Большую выставку организовала Наташа Казаринова, жена физика Казаринова в надежде, что о выставке заговорят по "голосам" и их выпустят. Так и случилось. Тоже дело было в квартире на окраине. Когда мы вышли из трамвая и спросили дорогу у какой-то бабки, она тут же поинтересовалась, не на выставку ли мы.
Изумлённый окраинный народ целую неделю глядел на паломничество к ним в район бородатых косматых мужиков и длинноволосых малочёсаных девок. Думаю, что смотрелось это именно так.
На выставке у Казариновой я впервые увидела картины Оскара Рабина. Помню замечательную селёдку на газете.
Несколько выставок организовали Вадим Нечаев и Марина Недробова. В конце семидесятых они уехали в Париж.
Была постоянная выставка у Ильи Беспрозванного. Я не помню, сидел ли он в отказе, или просто ждал разрешения на выезд. Так или иначе, у него в доме был салон. Туда можно было попасть только по рекомендации. У Ильи ещё и стихи читали. А иногда к нему попадал какой-нибудь номер "Континента", так что и из "Континента" могли читать. Такие игры были уже чреваты посадками.
У Беспрозванного меня поразили картины Алика Рапопорта. Он, кажется, потом уехал в Нью-Йорк.
Самая потрясающая выставка была в доме культуры МВД, где-то в районе Староневского. Персональная выставка Михнова. Мы отстояли в очереди, попали, посмотрели, вышли – переглянулись и опять встали в очередь. Я и сейчас считаю, что Михнов был лучшим. Пожалуй, вообще лучший виденный мной абстракционист.
У меня ощущение, что это человек, которому удалось невозможное – в его работах огонь и вода. Живые переменчивые, от них не оторваться, как не оторваться, когда в костёр смотришь.
Кстати, Скирра выпустил альбом Михнова – единственный русский художник, которого он отобрал для своей серии альбомов. Как же мы в Риме кинулись на эти альбомы Скирры – тоненькие, дешёвые, даже крошечных эмигрантских денег хватало на то, чтоб альбомы самых любимых художников купить.
Вот, наверно, и всё.
Конечно же хождение по выставкам вызывало огромное желание покупать картины. Естественно, денег у нас на это не было и быть не могло. Рисунки стоили дешевле. На них тоже денег не было, но можно было организовать такой подарок на день рожденья. Все друзья скидывались и покупали рисунок за 20 рублей.
Нам даже удалось их вывезти, но это отдельная история.
У Бегемота висит несколько рисунков Галецкого, синий ленингадский двор Кубасова, а у меня – очень мною любимый рисунок московского художника Махова – огромный человек с растерянным круглым лицом сидит на полу и держит в руке крошечную чашечку кофе.
Очень прошу поправить и дополнить.
Вот имена, которые помню с тех пор: Михнов, Махов, Галецкий, Целков, Гоосc, Кубасов, Жарких, Арефьев, Рапопорт, Белкин, Окунь, Овчинников, Рабин.
У меня патологическое неумение запоминать числа – даты, зарплаты, цены, кроме тех, что я помню с детства – батон за 13, хала за 22, масло за 3.60.
Так что время я могу определить только очень приблизительно: с 1974 по 1978. В начале 79-го мы уехали.
Первая выставка, на которую я попала, происходила в квартире Кости Кузьминского на бульваре Профсоюзов. Кузьминский был в Питере одним из столпов второй культуры – поэт, весёлый эпатажник, всех знал, всюду бывал. И вот выставку организовал.
Кстати, говорили ли в Москве "вторая культура"? Первая – официальная, вторая – самиздатская.
Выставка продержалась, кажется, с неделю. Потом пришёл милиционер и сообщил, что соседи жалуются – посетители громко топочут по лестнице.
Помню – изящные рисунки Юры Галецкого – слегка стилизованные под японские рисунки тушью. И на каждом рисунке тескт. Хокку – перевод или стилизация.
Ещё помню поп-арт Жени Рухина. Рухин через несколько лет после той выставки сгорел в собственной мастерской. Шли разговоры, что его подожгло ГБ, но такие разговоры всегда идут. Вполне вероятно, что сгорел спьяну.
Кузьминский тоже представил несколько работ – чего-то такое прибитое к холсту. К тому же и сам он определённо был экспонатом – лежал на диване с котом на голой груди.
В середине 70-ых выставки неофициального искусства забили из-под земли. Часть этих выставок были вполне официальными, часть квартирными. Официальные устраивались в домах культуры.
Первая официальная выставка – в доме культуры Газа на Охте. Очередищи...
Помню оттуда огромное полотно Арефьева "Обстригатель ногтя" – несколько кубистический мужичище сидит на полу и, согнувшись, отстригает ноготь на ноге.
И главное – картины Гоосса. Темноватые, в духе старых мастеров, но с гротеском. Изумительный портрет в старинной шляпе. Петух.
Благородные полотна. В том же отношении к старой живописи, как "Соната в старинном духе" Шнитке к старой музыке.
Оторваться не могла. Когда я рассказала про художника Гоосса маме, работавшей бухгалтером в Мариинке, она сказала, что есть у них оркестрант Гоосс. Фамилия редкая, может, родственник.
Оказалось, что музыкант художнику дядя. Так мы познакомились с Володей Гооссом и с его женой Людой.
Жили они очень далеко на питерской окраине – автобусом от метро "Дачное".
Люда стояла где-то у начала движения "все – в кочегарки", а Володя тихо работал дома.
Художники тогда как раз начинали продавать картины иностранцам и на этом сносно зарабатывать. У Володи что-то купил Артур Миллер.
Время было очень отъездное – середина 70-ых. Уезжать было дозволено гражданам трёх категорий – евреям, художникам и некоторым диссидентам (часть диссидентов попадала всё-таки в лагерь или в дурдом). Художников приравняли к евреям.
По Питеру ходила история о том, как сибиряк Арефьев пришёл в ОВИР и сообщил, что он, знаете ли, еврей. Возражений не последовало и через короткое время Арефьев уехал в Париж.
Некоторых художников вызывали в Большой дом и предлагали подать заявление об отъезде. Приглашения в Израиль, формально необходимые для отъезда, ГБ для них организовывало.
Володя Гоосс был в стороне от художнической тусовки – высокой власти не было до него дела, зато им заинтересовался местный участковый. На дальней рабочей окраине, где жили Володя с Людой, не было больше художников. И милиционера крайне раздражало, что есть у него в районе некий неработающий элемент, объявляющий себя живописцем.
Однажды вечером нам позвонила Люда и сообщила, что Володю взяли на улице и шьют наркотики.
Я не помню уже всех деталей этой истории. Помню страх – у ребят лежала перепечатка "Скотского хутора", сделанная на нашей машинке. Машинки отыскивали, как не фиг делать. Потом оказалось, что чуть ли не накануне Люда вынесла "Скотский хутор" из дома – дала почитать знакомым.
Дело было не ГБ-шное, чисто милицейское мелкое дело.
Судьиха – советская тётка, корпулентная в синем костюме, была честная – в меру своего крошечного разумения – она сняла обвинение в распространении наркотиков.
История была шита белыми нитками – марихуану явно подсунули в карман. Были две подосланные девки, которые утверждали, что Володя им предлагал покурить травку, но они не могли связно и непротиворечиво рассказать, когда и при каких обстоятельствах. Был ещё некий свидетель, который всячески отрицал, что имеет какое бы то ни было отношение к милиции или к народной дружине, но почему-то запутался в объяснениях, когда судьиха заинтересовалась тем, откуда у него в кармане взялся свисток, в который он засвистел, почуяв в Гооссе подозрительный элемент. Получалось из его объяснений, что свисток затерялся в кармане с лета, с походов за грибами, а повязали Гоосса зимой, в трескучие морозы, так что в летнем плаще свидетель никак не мог бы на улице находиться – он бы замёрз.
Бедная судьиха всё пыталась понять, почему нигде не работающий тунеядец именует себя художником. Был бы художником, служил бы, например, на обойной фабрике. Может быть, у неё был знакомый художник на этой самой фабрике?
Из известных людей на суд пришли Битов и Драбкина. Битов в расстёгнутой шубе двигался так, как будто не замечал всех этих копошащихся мелких судейских тварей. Плечом отодвигал.
Помочь Гооссу он не смог – именно потому, что дело было милицейское, указаний сверху не было – а что судьихе свидетельство какого-то там писателя о том, что можно быть художником и не ходить к восьми утра на работу...
В общем, получил Володя химию за тунеядство.
Ну, и спился потом.
Возвращаясь к выставкам. Большую выставку организовала Наташа Казаринова, жена физика Казаринова в надежде, что о выставке заговорят по "голосам" и их выпустят. Так и случилось. Тоже дело было в квартире на окраине. Когда мы вышли из трамвая и спросили дорогу у какой-то бабки, она тут же поинтересовалась, не на выставку ли мы.
Изумлённый окраинный народ целую неделю глядел на паломничество к ним в район бородатых косматых мужиков и длинноволосых малочёсаных девок. Думаю, что смотрелось это именно так.
На выставке у Казариновой я впервые увидела картины Оскара Рабина. Помню замечательную селёдку на газете.
Несколько выставок организовали Вадим Нечаев и Марина Недробова. В конце семидесятых они уехали в Париж.
Была постоянная выставка у Ильи Беспрозванного. Я не помню, сидел ли он в отказе, или просто ждал разрешения на выезд. Так или иначе, у него в доме был салон. Туда можно было попасть только по рекомендации. У Ильи ещё и стихи читали. А иногда к нему попадал какой-нибудь номер "Континента", так что и из "Континента" могли читать. Такие игры были уже чреваты посадками.
У Беспрозванного меня поразили картины Алика Рапопорта. Он, кажется, потом уехал в Нью-Йорк.
Самая потрясающая выставка была в доме культуры МВД, где-то в районе Староневского. Персональная выставка Михнова. Мы отстояли в очереди, попали, посмотрели, вышли – переглянулись и опять встали в очередь. Я и сейчас считаю, что Михнов был лучшим. Пожалуй, вообще лучший виденный мной абстракционист.
У меня ощущение, что это человек, которому удалось невозможное – в его работах огонь и вода. Живые переменчивые, от них не оторваться, как не оторваться, когда в костёр смотришь.
Кстати, Скирра выпустил альбом Михнова – единственный русский художник, которого он отобрал для своей серии альбомов. Как же мы в Риме кинулись на эти альбомы Скирры – тоненькие, дешёвые, даже крошечных эмигрантских денег хватало на то, чтоб альбомы самых любимых художников купить.
Вот, наверно, и всё.
Конечно же хождение по выставкам вызывало огромное желание покупать картины. Естественно, денег у нас на это не было и быть не могло. Рисунки стоили дешевле. На них тоже денег не было, но можно было организовать такой подарок на день рожденья. Все друзья скидывались и покупали рисунок за 20 рублей.
Нам даже удалось их вывезти, но это отдельная история.
У Бегемота висит несколько рисунков Галецкого, синий ленингадский двор Кубасова, а у меня – очень мною любимый рисунок московского художника Махова – огромный человек с растерянным круглым лицом сидит на полу и держит в руке крошечную чашечку кофе.
