Молчаливые зимние деревья

I WONDER about the trees.
Why do we wish to bear
Forever the noise of these
More than another noise
So close to our dwelling place?
We suffer them by the day
Till we lose all measure of pace,
And fixity in our joys,
And acquire a listening air.
They are that that talks of going
But never gets away;
And that talks no less for knowing,
As it grows wiser and older,
That now it means to stay.
My feet tug at the floor
And my head sways to my shoulder
Sometimes when I watch trees sway,
From the window or the door.
I shall set forth for somewhere,
I shall make the reckless choice
Some day when they are in voice
And tossing so as to scare
The white clouds over them on.
I shall have less to say,
But I shall be gone.

Robert Frost

Декабрьским утром

Молчаливые зимние деревья

I WONDER about the trees.
Why do we wish to bear
Forever the noise of these
More than another noise
So close to our dwelling place?
We suffer them by the day
Till we lose all measure of pace,
And fixity in our joys,
And acquire a listening air.
They are that that talks of going
But never gets away;
And that talks no less for knowing,
As it grows wiser and older,
That now it means to stay.
My feet tug at the floor
And my head sways to my shoulder
Sometimes when I watch trees sway,
From the window or the door.
I shall set forth for somewhere,
I shall make the reckless choice
Some day when they are in voice
And tossing so as to scare
The white clouds over them on.
I shall have less to say,
But I shall be gone.

Robert Frost

Декабрьским утром

(no subject)

Царевна, укрывшаяся в лягушке.

Не мышонок, не лягушка, - неведома зверушка.

Ивовая корзинка с младенчиком плывёт по реке.

Вместо станции Разлив
Он уехал в Тель-Авив,
Вот какой рассеянный
Сын Доры Мойсеевны.

Помочь старушке корзинку с рынка до дому донести - заснуть - попасть в поварята - исчезнуть на сколько там лет?

Сесть в автобус, чтоб на работу ехать, и очнуться в Австралии.

Любая новая, десятая, сотая жизнь ставит тикающие часы на ноль.

Вот она - попытка бессмертия?

(no subject)

Царевна, укрывшаяся в лягушке.

Не мышонок, не лягушка, - неведома зверушка.

Ивовая корзинка с младенчиком плывёт по реке.

Вместо станции Разлив
Он уехал в Тель-Авив,
Вот какой рассеянный
Сын Доры Мойсеевны.

Помочь старушке корзинку с рынка до дому донести - заснуть - попасть в поварята - исчезнуть на сколько там лет?

Сесть в автобус, чтоб на работу ехать, и очнуться в Австралии.

Любая новая, десятая, сотая жизнь ставит тикающие часы на ноль.

Вот она - попытка бессмертия?

30 лет прошло...

"ЧЕРНОВИК ЭПИТАФИИ

Худо было мне, люди, худо...
Но едва лишь начну про это,
Люди спрашивают – откуда,
Где подслушано, кем напето?

Дуралеи спешат смеяться,
Чистоплюи воротят морду...
Как легко мне было сломаться,
И сорваться, и спиться к черту!

Не моя это, вроде, боль,
Так чего ж я кидаюсь в бой?
А вела меня в бой судьба,
Как солдата ведет труба!

Сколько раз на меня стучали,
И дивились, что я на воле,
Ну, а если б я гнил в Сучане,
Вам бы легче дышалось, что ли?

И яснее б вам, что ли, было,
Где – по совести, а где – кроме?
И зачем я, как сторож в било,
Сам в себя колочусь до крови?!

И какая, к чертям судьба?
И какая, к чертям, труба?
Мне б частушкой по струнам, в лёт,
Да гитара, как видно, врёт!

А хотелось-то мне в дорогу,
Налегке при попутном ветре,
Я бы пил молоко, ей-Богу,
Я б в лесу ночевал, поверьте!

И шагал бы как вольный цыган,
Никого бы нигде не трогал,
Я б во Пскове по-птичьи цыкал,
И округло б на Волге окал,

И частушкой по струнам в лёт,
Да гитара, как видно, врёт,
Лишь мучительна и странна,
Все одна дребезжит струна!

Понимаю, что просьба тщетна,
Поминают – поименитей!
Ну, не тризною, так хоть чем-то,
Хоть всухую, да помяните!

Хоть за то, что я верил в чудо,
И за песни, что пел без склада,
А про то, что мне было худо,
Никогда вспоминать не надо!

И мучительна и странна,
Все одна дребезжит струна,
И приладиться к ней, ничьей,
Пусть попробует, кто ловчей!

А я не мог!"

....

Я бы не вспомнила, если бы не напомнили раз и два. Только на второй раз и сообразила... У меня в голове нет никаких дат.

...

В совершенно другой жизни, - в темноте, в сугробах - пили водку и пели.

Первая задевшая лично смерть никогда не встреченного вживую человека. Сколько их потом было... Смертей эпохи...

30 лет прошло...

"ЧЕРНОВИК ЭПИТАФИИ

Худо было мне, люди, худо...
Но едва лишь начну про это,
Люди спрашивают – откуда,
Где подслушано, кем напето?

Дуралеи спешат смеяться,
Чистоплюи воротят морду...
Как легко мне было сломаться,
И сорваться, и спиться к черту!

Не моя это, вроде, боль,
Так чего ж я кидаюсь в бой?
А вела меня в бой судьба,
Как солдата ведет труба!

Сколько раз на меня стучали,
И дивились, что я на воле,
Ну, а если б я гнил в Сучане,
Вам бы легче дышалось, что ли?

И яснее б вам, что ли, было,
Где – по совести, а где – кроме?
И зачем я, как сторож в било,
Сам в себя колочусь до крови?!

И какая, к чертям судьба?
И какая, к чертям, труба?
Мне б частушкой по струнам, в лёт,
Да гитара, как видно, врёт!

А хотелось-то мне в дорогу,
Налегке при попутном ветре,
Я бы пил молоко, ей-Богу,
Я б в лесу ночевал, поверьте!

И шагал бы как вольный цыган,
Никого бы нигде не трогал,
Я б во Пскове по-птичьи цыкал,
И округло б на Волге окал,

И частушкой по струнам в лёт,
Да гитара, как видно, врёт,
Лишь мучительна и странна,
Все одна дребезжит струна!

Понимаю, что просьба тщетна,
Поминают – поименитей!
Ну, не тризною, так хоть чем-то,
Хоть всухую, да помяните!

Хоть за то, что я верил в чудо,
И за песни, что пел без склада,
А про то, что мне было худо,
Никогда вспоминать не надо!

И мучительна и странна,
Все одна дребезжит струна,
И приладиться к ней, ничьей,
Пусть попробует, кто ловчей!

А я не мог!"

....

Я бы не вспомнила, если бы не напомнили раз и два. Только на второй раз и сообразила... У меня в голове нет никаких дат.

...

В совершенно другой жизни, - в темноте, в сугробах - пили водку и пели.

Первая задевшая лично смерть никогда не встреченного вживую человека. Сколько их потом было... Смертей эпохи...