![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
(no subject)
Dec. 17th, 2014 12:37 pmПредыдущее
Про эмиграцию, про Максимова, про Синявских, про Гинзбургов, про левых-правых (очень длинно)
Летом 91-го Васька повёл меня в гости к Максимову. Мне очень не хотелось туда идти – ведь это Максимов был автором колонок редактора в «Континенте» – злобных, несправедливых, направленных против людей, которых я любила и уважала. Это Максимов написал «Носорогов» – пакостный пасквиль, где под очевидными псевдонимами были выведены советскими агентами Ахмадулина и Бёлль, и многие другие. И главное – Максимов травил Синявского, обвинял его в связях с КГБ, был запевалой в антисинявском хоре.
Читала я Максимова не очень много – когда-то в «Тарусских страницах» совершенно стандартную советскую повестушку о геологах «Мы обживаем землю», потом в начале американской жизни прочла «Семь дней творения», и мне понравилось, – особенно «Двор посреди неба».
Васька современную прозу, когда мы познакомились, уже вообще говоря не имел обыкновения читать... Любил и даже время от времени перечитывал кое-какую классику – ну, к примеру, «Войну и мир», или Гоголя, у которого почти наизусть знал «Вечера на хуторе»… Лескова... Из двадцатого века «Ходжу Насреддина» любил, Стругацких, раннего Аксёнова...
А последние много лет всё больше говорил, что некогда ему рОманы читать, ему работать нужно. Лотмана вот с наслаждением читал... А художественную прозу всё-таки в некотором смысле числил в недопоэзии – дескать, не умеет человек стихи сочинять, вот и пишет прозу. К примеру, Набоков...
Максимовские книги Ваську особенно не занимали, самой значительной он считал роман о Колчаке, – «Заглянуть в бездну». Утверждал, что сначала Максимов хотел его назвать «Звездой адмирала », но Васька и другие добрые люди отсоветовали, немедленно обозвав бедную книжку всякому понятно как (ведь о любви же роман, или о чём!). Впрочем, Васька считал, что название «Заглянуть в бездну» всё о том же и цитировал Бродского:
«...Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут –
тут конец перспективы.»
Говорил Васька о Максимове с симпатией, утверждал, что я увижу, что он совсем «не такой», как я думаю...
Ваське было необходимо ввести меня во все детали собственной жизни, а Максимов был важной её частью. Поэтому, несмотря на моё вялое сопротивление, мы к нему поехали, – восемнадцать лет работы в «Континенте» – не жук начхал!
Для тех, кто не в теме, наверно, надо обозначить контекст.
Когда из Союза выдавили некоторую часть оппозиционной интеллигенции – кого-то насильно, предлагая выбрать между отъездом на запад и путешествием на восток («Вниманию граждан, направляющихся в Израиль: поезд на Магадан отходит с третьего пути»), а кого-то по доброй воле и еврейской визе, эта интеллигенция за границей всей земли одной шестой быстро разделилась (конечно, с нюансами, но очень явно) на две группы, которые можно рассматривать как западников и славянофилов, или как демократов и авторитаристов, как левых и правых, – смотря что в пакете взглядов определять как самое важное. Увы, некоторая пакетность во взглядах есть всегда, а тут, пожалуй, тот самый случай, когда эта пакетность мне представляется вполне оправданной.
Левых по-настоящему интересовал Запад, они уважали его способ жизни, не считали, что из-за здешнего ротозейства завтра в Париже будут советские танки, ненавидели уваровскую триаду «православие, самодержавие и народность», не считали, что большевиков пришельцы завезли на голубом вертолёте, знали, что кроме коммунизма по-советски бывают и другие формы зла, и что западные коммунисты к советским имеют малое отношение, даже если они члены тех компартий, которые кормились из советских рук. Они числили свободу в определяющих ценностях и цитировали Черчилля про демократию – что она, конечно, дрянь, но всё остальное ещё хуже.
Ну, а правые непрерывно хоронили Запад, отказывались понимать, что в том числе их эмигрантское благополучие зиждется во многом на западной левизне, как готовности делиться, воображали себе сусальную Россию до советской власти, ненавидели что февральскую, что октябрьскую революции, не желая разбираться в том, почему же вся тогдашняя интеллигенция не хотела царя, воображали большевиков эдакими исчадиями ада, свалившимися неизвестно откуда в богобоязненную послушную прекраснейшую из стран, отказывались понимать, что зло многообразно, что бывают чудовищные антикоммунистические режимы, и соответственно были готовы объявлять добром хоть Пиночета, хоть аргентинских генералов – ведь они против коммунистов. И естественно, русские правые ненавидели и своих, и западных левых...
Левые над правыми скорей смеялись, а у правых проходили пятиминутки ненависти, и одним из главных врагов был объявлен Синявский, которого они назначили агентом КГБ.
В СССР и левые, и правые в меру сил и возможностей боролись с советской властью – писали в стол и в Самиздат статьи и книги, хранили и распространяли литературу, собирали посылки политзаключённым в лагеря, садились в психушки, устраивали у себя дома выставки неофициальных художников... Дружили, по-настоящему дружили, изо всех сил помогали друг другу... И до эмиграции перед лицом общего врага разница во взглядах на мир как-то не слишком сильно проявлялась, да и отношение к Западу до эмиграции было абстракцией. А те западные левые, которых, уехав, стало проклинать правое крыло эмиграции, были ведь в бытность тех же самых людей в Союзе лучшими друзьями и помощниками – именно они вывозили на запад картины тогдашних художников, устраивали шум в здешних газетах, когда кого-нибудь в Советском Союзе сажали. Коммунист Арагон помог вытащить нескольких людей из лагеря, сын Мориса Тореза Поль, который в детстве неоднократно ездил в Артек и на дачу к Хрущёву, став взрослым, на маленьком грузовичке вывозил на Запад картины своих приятелей-диссидентствующих художников, а ненавистный Максимову Бёлль встречал во Франкфурте высланного Солженицына.
«Самолёт летит во Франкфурт
Солженицын в нём сидит
Вот-те нате хуй в томате
Бёлль, встречая, говорит»
Люди, ставшие в эмиграции непримиримыми врагами, в СССР-е были вместе... Когда у Солженицыных родились дети, и, как всякие дети, болели, Марья Синявская отправила к ним очень хорошего детского врача, которого к ней, когда Егор родился, тоже друзья прислали...
( Read more... )
Про эмиграцию, про Максимова, про Синявских, про Гинзбургов, про левых-правых (очень длинно)
Летом 91-го Васька повёл меня в гости к Максимову. Мне очень не хотелось туда идти – ведь это Максимов был автором колонок редактора в «Континенте» – злобных, несправедливых, направленных против людей, которых я любила и уважала. Это Максимов написал «Носорогов» – пакостный пасквиль, где под очевидными псевдонимами были выведены советскими агентами Ахмадулина и Бёлль, и многие другие. И главное – Максимов травил Синявского, обвинял его в связях с КГБ, был запевалой в антисинявском хоре.
Читала я Максимова не очень много – когда-то в «Тарусских страницах» совершенно стандартную советскую повестушку о геологах «Мы обживаем землю», потом в начале американской жизни прочла «Семь дней творения», и мне понравилось, – особенно «Двор посреди неба».
Васька современную прозу, когда мы познакомились, уже вообще говоря не имел обыкновения читать... Любил и даже время от времени перечитывал кое-какую классику – ну, к примеру, «Войну и мир», или Гоголя, у которого почти наизусть знал «Вечера на хуторе»… Лескова... Из двадцатого века «Ходжу Насреддина» любил, Стругацких, раннего Аксёнова...
А последние много лет всё больше говорил, что некогда ему рОманы читать, ему работать нужно. Лотмана вот с наслаждением читал... А художественную прозу всё-таки в некотором смысле числил в недопоэзии – дескать, не умеет человек стихи сочинять, вот и пишет прозу. К примеру, Набоков...
Максимовские книги Ваську особенно не занимали, самой значительной он считал роман о Колчаке, – «Заглянуть в бездну». Утверждал, что сначала Максимов хотел его назвать «Звездой адмирала », но Васька и другие добрые люди отсоветовали, немедленно обозвав бедную книжку всякому понятно как (ведь о любви же роман, или о чём!). Впрочем, Васька считал, что название «Заглянуть в бездну» всё о том же и цитировал Бродского:
«...Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут –
тут конец перспективы.»
Говорил Васька о Максимове с симпатией, утверждал, что я увижу, что он совсем «не такой», как я думаю...
Ваське было необходимо ввести меня во все детали собственной жизни, а Максимов был важной её частью. Поэтому, несмотря на моё вялое сопротивление, мы к нему поехали, – восемнадцать лет работы в «Континенте» – не жук начхал!
Для тех, кто не в теме, наверно, надо обозначить контекст.
Когда из Союза выдавили некоторую часть оппозиционной интеллигенции – кого-то насильно, предлагая выбрать между отъездом на запад и путешествием на восток («Вниманию граждан, направляющихся в Израиль: поезд на Магадан отходит с третьего пути»), а кого-то по доброй воле и еврейской визе, эта интеллигенция за границей всей земли одной шестой быстро разделилась (конечно, с нюансами, но очень явно) на две группы, которые можно рассматривать как западников и славянофилов, или как демократов и авторитаристов, как левых и правых, – смотря что в пакете взглядов определять как самое важное. Увы, некоторая пакетность во взглядах есть всегда, а тут, пожалуй, тот самый случай, когда эта пакетность мне представляется вполне оправданной.
Левых по-настоящему интересовал Запад, они уважали его способ жизни, не считали, что из-за здешнего ротозейства завтра в Париже будут советские танки, ненавидели уваровскую триаду «православие, самодержавие и народность», не считали, что большевиков пришельцы завезли на голубом вертолёте, знали, что кроме коммунизма по-советски бывают и другие формы зла, и что западные коммунисты к советским имеют малое отношение, даже если они члены тех компартий, которые кормились из советских рук. Они числили свободу в определяющих ценностях и цитировали Черчилля про демократию – что она, конечно, дрянь, но всё остальное ещё хуже.
Ну, а правые непрерывно хоронили Запад, отказывались понимать, что в том числе их эмигрантское благополучие зиждется во многом на западной левизне, как готовности делиться, воображали себе сусальную Россию до советской власти, ненавидели что февральскую, что октябрьскую революции, не желая разбираться в том, почему же вся тогдашняя интеллигенция не хотела царя, воображали большевиков эдакими исчадиями ада, свалившимися неизвестно откуда в богобоязненную послушную прекраснейшую из стран, отказывались понимать, что зло многообразно, что бывают чудовищные антикоммунистические режимы, и соответственно были готовы объявлять добром хоть Пиночета, хоть аргентинских генералов – ведь они против коммунистов. И естественно, русские правые ненавидели и своих, и западных левых...
Левые над правыми скорей смеялись, а у правых проходили пятиминутки ненависти, и одним из главных врагов был объявлен Синявский, которого они назначили агентом КГБ.
В СССР и левые, и правые в меру сил и возможностей боролись с советской властью – писали в стол и в Самиздат статьи и книги, хранили и распространяли литературу, собирали посылки политзаключённым в лагеря, садились в психушки, устраивали у себя дома выставки неофициальных художников... Дружили, по-настоящему дружили, изо всех сил помогали друг другу... И до эмиграции перед лицом общего врага разница во взглядах на мир как-то не слишком сильно проявлялась, да и отношение к Западу до эмиграции было абстракцией. А те западные левые, которых, уехав, стало проклинать правое крыло эмиграции, были ведь в бытность тех же самых людей в Союзе лучшими друзьями и помощниками – именно они вывозили на запад картины тогдашних художников, устраивали шум в здешних газетах, когда кого-нибудь в Советском Союзе сажали. Коммунист Арагон помог вытащить нескольких людей из лагеря, сын Мориса Тореза Поль, который в детстве неоднократно ездил в Артек и на дачу к Хрущёву, став взрослым, на маленьком грузовичке вывозил на Запад картины своих приятелей-диссидентствующих художников, а ненавистный Максимову Бёлль встречал во Франкфурте высланного Солженицына.
«Самолёт летит во Франкфурт
Солженицын в нём сидит
Вот-те нате хуй в томате
Бёлль, встречая, говорит»
Люди, ставшие в эмиграции непримиримыми врагами, в СССР-е были вместе... Когда у Солженицыных родились дети, и, как всякие дети, болели, Марья Синявская отправила к ним очень хорошего детского врача, которого к ней, когда Егор родился, тоже друзья прислали...
( Read more... )
