![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
(no subject)
Jun. 8th, 2015 02:12 pmПредыдущее
Про кошку Кошку, про котёнка Яшку, про Нюшу, про Катю (очень многое из этого кусочка я уже рассказывала в жж, но раз уж я помещаю все главы будущей книжки по мере их написания, то пусть будут и повторы...)
Кошку заводить мы вовсе не собирались. Не то чтоб как-то сознательно не хотели, – просто не думали об этом. Для нас обоих кошки значили меньше собак – были скорей соседями, домовыми, чем собственным воплощением.
К тому же с кошкой больше хлопот – собаку сунул в машину и езжай, куда хочешь, кроме Англии, где тогда собаки должны были проходить девятимесячный карантин – дескать, у них, у англичан, бешенства нет, а у этих, которые на континенте, чего от них ждать. До того, как туннель под Ламаншем построили, континентальные бешеные лисы до острова не добегали.
А с кошкой сложно – уезжая, её ж надо кому-то оставлять...
Короче, не было у нас никаких котиных намерений.
Однажды мы гуляли с Нюшей на пруду. Непонятно почему, мы поехали туда на машине – вообще-то пешком меньше получаса – через лес – вниз с холма, и вот он, и мы потом всегда ходили туда пешком, ближней прогулкой. Но тогда, осенью девяносто первого, Васька ещё не научился по-настоящему гулять – по долинам и по взгорьям, по спускам и подъёмам, по много часов подряд...
А может, и не в этом дело – может, мы откуда-нибудь возвращались и поставили машину у пруда, отошли на два шага, а нам навстречу из-под каштана кошка – серо-полосатая, небольшая – посмотрела в глаза, как кошки умеют, мявкнула, – глянула на Нюшу, которую Васька на поводке ещё держал, – и на дерево. Я Ваське говорю: «давай возьмём». А он: «ну что ты, это наверняка ресторанная кошка». На этом пруду маленький довольно изящный ресторанчик.
Мы дальше пошли и про кошку больше не думали. Мало ли серых полосатых на свете – во Франции такие вот беспородные называются chat de gouttière.
И вдруг пошёл дождь – было даже как-то не очень пасмурно – ну, ходили по небу облака, не угрожающие, а тут – сначала ленивыми каплями, потом быстрей, стремительней. И небо враз потемнело.
Мы – к машине, и не только мы – суббота, народ на пруду кой-какой гулял. И вдруг видим, у кустов тётка мечется, – в воздух кричит, в толпу, бегущую к машинам – «возьмите кошку, тут кошка, я не могу взять, у меня большая собака».
«Берём» – говорим друг другу, тётка под куст показывает, и сидит там наша серо-полосатая нахохленная мокрая кошка. Я её схватила, и в машину.
За десять минут, что домой ехали, вылезло солнце. Мы оставили Нюшу в машине, а кошку подняли наверх, бросили её дома и пошли в ближнюю лавку покупать котиный песок и котиную еду.
Приходим уже с Нюшей – кошка развалилась на нашей кровати и мурчит, будто так и надо.
Насыпали ей песка в коробку в сортире, – она туда. Дали поесть – уплетала за обе щеки.
С Нюшей в первый вечер они не общались, стороной друг друга обходили.
А на следующий день Нюша совершила свой единственный в жизни воровской антиобщественный поступок – на самом деле, осуществила она его ночью, во тьме, но увидели мы это утром, – на кухонном столе всю ночь мирно лежала и размораживалась курица. Поутру у курицы мы не досчитались одной ноги.
Я стала в панике звонить в дежурную воскресную ветеринарную клинику – все же знают, что собакам смертельно опасны куриные кости. Мужик успокоил меня, заверив, что если ничего с собакой не происходит, то и всё в порядке.
Гораздо позже Марья Синявская мне рассказала то, что ей когда-то объяснил ветеринар: сырые куриные кости ничем не плохи, – воруют же лисы кур. Это варёные и жареные кости приобретают чудовищную остроту...
А Нюша наверняка сожрала эту куриную ногу в волнении из-за прибытия в дом кошки.
Потом-то возникли у них нежнейшие лесбийские отношения. Мы обсуждали вопрос о посылке фотографий в порножурнал, только не знали, должны ли они проходить по ведомству лесбиянства, или всё ж межвидовость нужно как-то специально отмечать.
Кошка, которую, кстати, вскоре после её появления у нас стерилизовали (после того, как она выскочила на лестницу и укусила Ваську, когда он её обратно в дом водворял), поднимала хвост, вертела жопой, как заправская блядь, была всегда активной стороной этих сексуальных радостей, а Нюша лениво лизала её разлапистым пятнистым языком, – в полнейшей собачьей невинности. И ещё гладила её по спине толстой лапой, отчего кошка орала и извивалась в оргазме. Я потом узнала, что именно так поступают с кошками коты, которые в отличие от быка из анекдота не забывают про поцеловать – погладить кошку лапой по спине.
В первый свой день у нас кошка ела-ела-ела-жрала. Мы испугались, что, может быть, она беременная – ну, сколько ж можно есть... Кошка не выглядела ни больной, ни истощённой...
В понедельник мы отправились с ней к ветеринарке. Мы вышли на тёмную вечернюю улицу, я несла кошку на руках, и вдруг она стала дрожать, – дрожать и прижиматься ко мне.
Ей показалось, что её выбрасывают...
Ветеринарка над нами посмеялась – беременная кошка оказалась котёнком – примерно нюшиного возраста, месяцев шести-семи.
«Не назвать ли нам кошку Кошкой?» – Вадик Нечаев этим возмущался, говорил, что кошку должны звать, ну, например, Мусей...
Кошка была зверем ласковым и добронравным, любила сидеть у людей на коленях и приветственно мурчать тракторёнком, только слегка от наслаждения выпускала когти, притаптывая по людям лапами. В юности носилась вверх-вниз по стенкам, вцепляясь в тряпку, которой они были обиты, и из-под потолка глядела безумными глазами... Бегала по квартире с толстенным хвостом, прыгала через Нюшу. И предавалась запретному греху – у нас не было тогда решёток на окнах, и она, когда никто не видел, прокрадывалась за окно, на покатый подоконник. Сердце проваливалось в пятки – но удавалось не дрожащим толстым голосом произнести «Кошка!» – вжик – и в комнате она, и несётся, топоча как слон, по коридору, а Нюша за ней, а Васька вслед: «Нюша, накажи её, правильно Нюша, так её!».
Агрессии в Кошке не было совсем, даже когда её носили к ветеринарке, она, в отличие от Гриши, не превращалась в тигра. Стоически терпела – на улице прижималась, подрагивая, у ветеринарки на столе писалась от страха...
Нам казалось, что до нас Кошка жила у какой-нибудь очень одинокой старушки. И после её смерти каким-то образом оказалась на улице, – домашняя человеческая кошка.
Но кто ж знает, как дело было – ведь мы её подобрали практически котёнком, у старушек обычно старые кошки.
« Le petit chat est mort »…
Мы страшно перед ней виноваты, перед нашей Кошкой. Мы не попытались преодолеть её страх перед улицей. Ну, вывела я её дрожащую раз-другой на вожжах во двор. И решили – страшно раз, пусть дома сидит.
Не то чтоб у нас возможности были как-то иначе поступать – ведь мы ездили тогда на каникулы в кемпинги, – и как кошка может разгуливать по кемпингу, я не очень понимаю. Ну, как раз спать в палатке – почему бы и нет, но вот гулять среди чужих палаток и машин...
Короче, оставляли мы её дома, уезжая. Находили кого-нибудь, кто к ней заходил каждый день... А кошки ведь не подписывали договоров о том, чтоб месяц в году, и иногда ещё по мелочи, жить в одиночестве... Она страшно обижалась. Когда мы возвращались, сначала не хотела общаться, разговаривать, замолкал трактор...
Один раз одновременно с нами уехала куда-то летом Настя с семейством, а у неё жил тогда хомяк, которого тоже не на кого было оставить. Клетку с хомяком водрузили в нашу гостевую комнату на стол, чтоб заходящая к Кошке знакомая девочка и хомяка тоже кормила. Потом девочка сказала нам, что была вынуждена Кошку из гостевой комнаты выгнать, и дверь закрыть, потому что Кошка не ела-не пила, – возле клетки сидела, на мышку глядела.
Кошка умерла, когда нас не было... Пережив Нюшу на три с половиной года. В день нашего приезда умерла. В августе. У неё весной начинались проблемы с почками, казалось, по анализу нестрашные. Вела себя нормально, похудела немного, но ветеринарка не обеспокоилась. Ну, кормить особой едой. Ну, лекарство. Месяц перерыва в лекарстве – нестрашно. И пока нас не было, не только к ней ходила каждый день наша соседка сверху Фатима, но и два раза побывали друзья, – и никто ничего не заметил.
Она была немолодая уже кошка, она много спала и мало бегала с толстым хвостом... Спала на нашей кровати...
И не было у неё в жизни сада, деревьев... Только глупые мотыльки залетали иногда в окно, но и те часто предпочитали самосожжение на лампе смерти в когтях.
С Катей отношения сложились у Кошки не очень близкие. Сначала Кошку бесил маленький приставучий щенок, она цапала его когтистой лапой, но Кате толстошкурой было всё это пофиг, – даже когда Кошка её цапнула за язык, и с него толстыми каплями закапала кровь, Катя не огорчилась, и даже после того, как я отволокла её в ванную и свирепо намазала язык йодом, чтоб запомнила, как к кошкам приставать, она не расстроилась – бетадин наш не слишком жгучий.
Ну, а когда Катя подросла и перестала её изводить, Кошка к ней в целом стала благоволить, но ничего общего с отношениями с Нюшей не возникло. Хотя всё ж иногда и к Кате приходила она с просьбой поприставать – ну, пожалуйста, ну что тебе стоит, и катин язык, как нюшин раньше, шлёпал, мокрый, под кошкиным хвостом, и тяжёлая лапа опускалась на спину.
И ещё удовольствие было – тихое и приятное, интеллигентное удовольствие, – ловить проходящий мимо катин хвост.
Но по-настоящему катиной кошкой стала уже Гриша.
Когда урчащий тракторёнок сидел у меня на коленях, и я засовывала в шерсть нос, я говорила Кошке – ты пахнешь шубкой и шапкой, как в филармонии – и да, пахло, как зимой в филармонии, когда знавшая всех завсегдатаев гардеробщица без всякого номерка выносила облезлые шубы и вязаные шапки – мамину чёрную шубу, служившую лет сто, и берет её голубо-серый...
И с Васькой мы говорили Кошке по утрам в постели в воскресенье, что собаку обмакули в ведро с чёрной краской, при этом она открыла рот, – и теперь кляксы на розовом языке. А её, Кошку, господь Бог аккуратно покрасил кисточкой, нарисовал полоски. И что у Бога много работы – пока нарисует точечки на всех мухоморах, да полоски на кошках!
Кроме нас, любила Кошка креветок, причём неудержимо. Иногда я чистила их в салат, и она усаживалась в раковину, и тут уж кто быстрей, – я чищу, или она хватает новенькую... А сама чистить не хотела.
( Read more... )
Про кошку Кошку, про котёнка Яшку, про Нюшу, про Катю (очень многое из этого кусочка я уже рассказывала в жж, но раз уж я помещаю все главы будущей книжки по мере их написания, то пусть будут и повторы...)
Кошку заводить мы вовсе не собирались. Не то чтоб как-то сознательно не хотели, – просто не думали об этом. Для нас обоих кошки значили меньше собак – были скорей соседями, домовыми, чем собственным воплощением.
К тому же с кошкой больше хлопот – собаку сунул в машину и езжай, куда хочешь, кроме Англии, где тогда собаки должны были проходить девятимесячный карантин – дескать, у них, у англичан, бешенства нет, а у этих, которые на континенте, чего от них ждать. До того, как туннель под Ламаншем построили, континентальные бешеные лисы до острова не добегали.
А с кошкой сложно – уезжая, её ж надо кому-то оставлять...
Короче, не было у нас никаких котиных намерений.
Однажды мы гуляли с Нюшей на пруду. Непонятно почему, мы поехали туда на машине – вообще-то пешком меньше получаса – через лес – вниз с холма, и вот он, и мы потом всегда ходили туда пешком, ближней прогулкой. Но тогда, осенью девяносто первого, Васька ещё не научился по-настоящему гулять – по долинам и по взгорьям, по спускам и подъёмам, по много часов подряд...
А может, и не в этом дело – может, мы откуда-нибудь возвращались и поставили машину у пруда, отошли на два шага, а нам навстречу из-под каштана кошка – серо-полосатая, небольшая – посмотрела в глаза, как кошки умеют, мявкнула, – глянула на Нюшу, которую Васька на поводке ещё держал, – и на дерево. Я Ваське говорю: «давай возьмём». А он: «ну что ты, это наверняка ресторанная кошка». На этом пруду маленький довольно изящный ресторанчик.
Мы дальше пошли и про кошку больше не думали. Мало ли серых полосатых на свете – во Франции такие вот беспородные называются chat de gouttière.
И вдруг пошёл дождь – было даже как-то не очень пасмурно – ну, ходили по небу облака, не угрожающие, а тут – сначала ленивыми каплями, потом быстрей, стремительней. И небо враз потемнело.
Мы – к машине, и не только мы – суббота, народ на пруду кой-какой гулял. И вдруг видим, у кустов тётка мечется, – в воздух кричит, в толпу, бегущую к машинам – «возьмите кошку, тут кошка, я не могу взять, у меня большая собака».
«Берём» – говорим друг другу, тётка под куст показывает, и сидит там наша серо-полосатая нахохленная мокрая кошка. Я её схватила, и в машину.
За десять минут, что домой ехали, вылезло солнце. Мы оставили Нюшу в машине, а кошку подняли наверх, бросили её дома и пошли в ближнюю лавку покупать котиный песок и котиную еду.
Приходим уже с Нюшей – кошка развалилась на нашей кровати и мурчит, будто так и надо.
Насыпали ей песка в коробку в сортире, – она туда. Дали поесть – уплетала за обе щеки.
С Нюшей в первый вечер они не общались, стороной друг друга обходили.
А на следующий день Нюша совершила свой единственный в жизни воровской антиобщественный поступок – на самом деле, осуществила она его ночью, во тьме, но увидели мы это утром, – на кухонном столе всю ночь мирно лежала и размораживалась курица. Поутру у курицы мы не досчитались одной ноги.
Я стала в панике звонить в дежурную воскресную ветеринарную клинику – все же знают, что собакам смертельно опасны куриные кости. Мужик успокоил меня, заверив, что если ничего с собакой не происходит, то и всё в порядке.
Гораздо позже Марья Синявская мне рассказала то, что ей когда-то объяснил ветеринар: сырые куриные кости ничем не плохи, – воруют же лисы кур. Это варёные и жареные кости приобретают чудовищную остроту...
А Нюша наверняка сожрала эту куриную ногу в волнении из-за прибытия в дом кошки.
Потом-то возникли у них нежнейшие лесбийские отношения. Мы обсуждали вопрос о посылке фотографий в порножурнал, только не знали, должны ли они проходить по ведомству лесбиянства, или всё ж межвидовость нужно как-то специально отмечать.
Кошка, которую, кстати, вскоре после её появления у нас стерилизовали (после того, как она выскочила на лестницу и укусила Ваську, когда он её обратно в дом водворял), поднимала хвост, вертела жопой, как заправская блядь, была всегда активной стороной этих сексуальных радостей, а Нюша лениво лизала её разлапистым пятнистым языком, – в полнейшей собачьей невинности. И ещё гладила её по спине толстой лапой, отчего кошка орала и извивалась в оргазме. Я потом узнала, что именно так поступают с кошками коты, которые в отличие от быка из анекдота не забывают про поцеловать – погладить кошку лапой по спине.
В первый свой день у нас кошка ела-ела-ела-жрала. Мы испугались, что, может быть, она беременная – ну, сколько ж можно есть... Кошка не выглядела ни больной, ни истощённой...
В понедельник мы отправились с ней к ветеринарке. Мы вышли на тёмную вечернюю улицу, я несла кошку на руках, и вдруг она стала дрожать, – дрожать и прижиматься ко мне.
Ей показалось, что её выбрасывают...
Ветеринарка над нами посмеялась – беременная кошка оказалась котёнком – примерно нюшиного возраста, месяцев шести-семи.
«Не назвать ли нам кошку Кошкой?» – Вадик Нечаев этим возмущался, говорил, что кошку должны звать, ну, например, Мусей...
Кошка была зверем ласковым и добронравным, любила сидеть у людей на коленях и приветственно мурчать тракторёнком, только слегка от наслаждения выпускала когти, притаптывая по людям лапами. В юности носилась вверх-вниз по стенкам, вцепляясь в тряпку, которой они были обиты, и из-под потолка глядела безумными глазами... Бегала по квартире с толстенным хвостом, прыгала через Нюшу. И предавалась запретному греху – у нас не было тогда решёток на окнах, и она, когда никто не видел, прокрадывалась за окно, на покатый подоконник. Сердце проваливалось в пятки – но удавалось не дрожащим толстым голосом произнести «Кошка!» – вжик – и в комнате она, и несётся, топоча как слон, по коридору, а Нюша за ней, а Васька вслед: «Нюша, накажи её, правильно Нюша, так её!».
Агрессии в Кошке не было совсем, даже когда её носили к ветеринарке, она, в отличие от Гриши, не превращалась в тигра. Стоически терпела – на улице прижималась, подрагивая, у ветеринарки на столе писалась от страха...
Нам казалось, что до нас Кошка жила у какой-нибудь очень одинокой старушки. И после её смерти каким-то образом оказалась на улице, – домашняя человеческая кошка.
Но кто ж знает, как дело было – ведь мы её подобрали практически котёнком, у старушек обычно старые кошки.
« Le petit chat est mort »…
Мы страшно перед ней виноваты, перед нашей Кошкой. Мы не попытались преодолеть её страх перед улицей. Ну, вывела я её дрожащую раз-другой на вожжах во двор. И решили – страшно раз, пусть дома сидит.
Не то чтоб у нас возможности были как-то иначе поступать – ведь мы ездили тогда на каникулы в кемпинги, – и как кошка может разгуливать по кемпингу, я не очень понимаю. Ну, как раз спать в палатке – почему бы и нет, но вот гулять среди чужих палаток и машин...
Короче, оставляли мы её дома, уезжая. Находили кого-нибудь, кто к ней заходил каждый день... А кошки ведь не подписывали договоров о том, чтоб месяц в году, и иногда ещё по мелочи, жить в одиночестве... Она страшно обижалась. Когда мы возвращались, сначала не хотела общаться, разговаривать, замолкал трактор...
Один раз одновременно с нами уехала куда-то летом Настя с семейством, а у неё жил тогда хомяк, которого тоже не на кого было оставить. Клетку с хомяком водрузили в нашу гостевую комнату на стол, чтоб заходящая к Кошке знакомая девочка и хомяка тоже кормила. Потом девочка сказала нам, что была вынуждена Кошку из гостевой комнаты выгнать, и дверь закрыть, потому что Кошка не ела-не пила, – возле клетки сидела, на мышку глядела.
Кошка умерла, когда нас не было... Пережив Нюшу на три с половиной года. В день нашего приезда умерла. В августе. У неё весной начинались проблемы с почками, казалось, по анализу нестрашные. Вела себя нормально, похудела немного, но ветеринарка не обеспокоилась. Ну, кормить особой едой. Ну, лекарство. Месяц перерыва в лекарстве – нестрашно. И пока нас не было, не только к ней ходила каждый день наша соседка сверху Фатима, но и два раза побывали друзья, – и никто ничего не заметил.
Она была немолодая уже кошка, она много спала и мало бегала с толстым хвостом... Спала на нашей кровати...
И не было у неё в жизни сада, деревьев... Только глупые мотыльки залетали иногда в окно, но и те часто предпочитали самосожжение на лампе смерти в когтях.
С Катей отношения сложились у Кошки не очень близкие. Сначала Кошку бесил маленький приставучий щенок, она цапала его когтистой лапой, но Кате толстошкурой было всё это пофиг, – даже когда Кошка её цапнула за язык, и с него толстыми каплями закапала кровь, Катя не огорчилась, и даже после того, как я отволокла её в ванную и свирепо намазала язык йодом, чтоб запомнила, как к кошкам приставать, она не расстроилась – бетадин наш не слишком жгучий.
Ну, а когда Катя подросла и перестала её изводить, Кошка к ней в целом стала благоволить, но ничего общего с отношениями с Нюшей не возникло. Хотя всё ж иногда и к Кате приходила она с просьбой поприставать – ну, пожалуйста, ну что тебе стоит, и катин язык, как нюшин раньше, шлёпал, мокрый, под кошкиным хвостом, и тяжёлая лапа опускалась на спину.
И ещё удовольствие было – тихое и приятное, интеллигентное удовольствие, – ловить проходящий мимо катин хвост.
Но по-настоящему катиной кошкой стала уже Гриша.
Когда урчащий тракторёнок сидел у меня на коленях, и я засовывала в шерсть нос, я говорила Кошке – ты пахнешь шубкой и шапкой, как в филармонии – и да, пахло, как зимой в филармонии, когда знавшая всех завсегдатаев гардеробщица без всякого номерка выносила облезлые шубы и вязаные шапки – мамину чёрную шубу, служившую лет сто, и берет её голубо-серый...
И с Васькой мы говорили Кошке по утрам в постели в воскресенье, что собаку обмакули в ведро с чёрной краской, при этом она открыла рот, – и теперь кляксы на розовом языке. А её, Кошку, господь Бог аккуратно покрасил кисточкой, нарисовал полоски. И что у Бога много работы – пока нарисует точечки на всех мухоморах, да полоски на кошках!
Кроме нас, любила Кошка креветок, причём неудержимо. Иногда я чистила их в салат, и она усаживалась в раковину, и тут уж кто быстрей, – я чищу, или она хватает новенькую... А сама чистить не хотела.
( Read more... )
