(no subject)
Jul. 14th, 2017 01:05 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
mblaБерусь за руль снизу – Яшка тут как тут, – он научил так руль держать, и я уставать перестала.
Вода капает по утрам из только что политых горшков, притороченных к столбам, – папа в окно глядит: «всё же времена смягчились и на фонарях не головы, а всего лишь цветочные горшки».
Заросли белого донника на пустыре напротив входа в кампус – вот и лето, крики вечерних электричек, железнодорожный запах смолы и гари от шпал.
Я бегу-бегу по улице в толпе моих людей.
Разрушили в Париже здание возле Жавеля, где на фасаде портреты были – «они сделали 20-ый век»: там и Эйнштейн, и Чарли Чаплин, и Гитлер тоже...
Зря его порушили, хоть картинкам этим и грош была цена.
Ну а если фотки на чёрный картон поклеить – «мои люди» написать?
Мимо парижских неизменных столиков неизменная толпа – и себя ассоциируешь с теми, кому 30-40, – автоматически так получается.
А когда взявшись за руки идут ровесники, или старше, радуюсь за них ужасно, но в голове – это родители...
И тут же трезво думаешь – сколько всего уже никогда не случится. Не будет, и всё тут.
Но ты-то такой же, как 10 лет назад, и как 20 – бегу, через забор лезу, – но – время считано, и когда читаешь на разрытой улице возле кампуса, что построят кольцевую автобусную линию через Севрский мост, но не сейчас, сейчас только новое метро, а кольцевой автобус – к 30-му году, шевелится внутри – а буду ли я ездить в кампус в 30-ом году...
На тропе в серо-ветреный туче-рваный день я вспомнила собаку Яну – первую мою собаку, ньюфиху Яну, которую завёл, когда мы были в десятом классе, отец моей подруги Оли.
Яна, как положено юному ньюфу, не имела руля и ветрил. Она носилась, прихлопывая ушами, – и всей своей силищей и килограммами наскакивала, и вот Машка простить ей не может – она качалась у неё на косе, хватала косу в зубы, подпрыгивала, лапы от земли отрывала и качалась.
Однажды она не пустила на работу Олину маму – лекции читать в Горном институте – не пустила, и всё тут, легла поперёк двери и огрызается.
К экзаменам в конце десятого класса мы готовились в Кавголове – сняли нам дачу – собаке Яне и трём девчонкам – мне, Оле и Маришке, только Маришке экзаменов сдавать не надо было, она девятый закончила.
Нам оставили денег, чтоб мы ходили в столовую. Мы там каждый день покупали Яне обед, а себе в магазине на оставшиеся покупали шоколадные конфеты.
После школы мы с Олей виделись всё меньше, а собаки меня перестали интересовать тогда, – весь мир застился интересом к мужикам – наверно, гормоны буйствовали именно тогда, в 17...
Вот и получается, что с Яной я была дружна год. Один только огромнейший год щенячества. Он длился и длился, полный через край... А через 10 лет, через 20 – за пеленой – за дальними горами из тумана – несёт меня, лиса за тёмные леса.
Я повторяю под нос – сбылось больше, чем обещано, – щасливый билет – встреча с Васькой... И гляжу, сидя за столиком, на идущих мимо – разных совсем – жующих и целующихся, пешком и на велосипедах, вдвоём и по одному, и с собаками – не может надоесть – сидишь в партере и глядишь... И только скребётся – ни-ког-да – а может, вычеркнуть из всех языков это невозможное слово?
Джейк, слушая мои русские разговоры по телефону, когда-то пришёл к выводу, что в русском языке самые частые слова – нет, ничего, никогда... Но это не-правда.
Вода капает по утрам из только что политых горшков, притороченных к столбам, – папа в окно глядит: «всё же времена смягчились и на фонарях не головы, а всего лишь цветочные горшки».
Заросли белого донника на пустыре напротив входа в кампус – вот и лето, крики вечерних электричек, железнодорожный запах смолы и гари от шпал.
Я бегу-бегу по улице в толпе моих людей.
Разрушили в Париже здание возле Жавеля, где на фасаде портреты были – «они сделали 20-ый век»: там и Эйнштейн, и Чарли Чаплин, и Гитлер тоже...
Зря его порушили, хоть картинкам этим и грош была цена.
Ну а если фотки на чёрный картон поклеить – «мои люди» написать?
Мимо парижских неизменных столиков неизменная толпа – и себя ассоциируешь с теми, кому 30-40, – автоматически так получается.
А когда взявшись за руки идут ровесники, или старше, радуюсь за них ужасно, но в голове – это родители...
И тут же трезво думаешь – сколько всего уже никогда не случится. Не будет, и всё тут.
Но ты-то такой же, как 10 лет назад, и как 20 – бегу, через забор лезу, – но – время считано, и когда читаешь на разрытой улице возле кампуса, что построят кольцевую автобусную линию через Севрский мост, но не сейчас, сейчас только новое метро, а кольцевой автобус – к 30-му году, шевелится внутри – а буду ли я ездить в кампус в 30-ом году...
На тропе в серо-ветреный туче-рваный день я вспомнила собаку Яну – первую мою собаку, ньюфиху Яну, которую завёл, когда мы были в десятом классе, отец моей подруги Оли.
Яна, как положено юному ньюфу, не имела руля и ветрил. Она носилась, прихлопывая ушами, – и всей своей силищей и килограммами наскакивала, и вот Машка простить ей не может – она качалась у неё на косе, хватала косу в зубы, подпрыгивала, лапы от земли отрывала и качалась.
Однажды она не пустила на работу Олину маму – лекции читать в Горном институте – не пустила, и всё тут, легла поперёк двери и огрызается.
К экзаменам в конце десятого класса мы готовились в Кавголове – сняли нам дачу – собаке Яне и трём девчонкам – мне, Оле и Маришке, только Маришке экзаменов сдавать не надо было, она девятый закончила.
Нам оставили денег, чтоб мы ходили в столовую. Мы там каждый день покупали Яне обед, а себе в магазине на оставшиеся покупали шоколадные конфеты.
После школы мы с Олей виделись всё меньше, а собаки меня перестали интересовать тогда, – весь мир застился интересом к мужикам – наверно, гормоны буйствовали именно тогда, в 17...
Вот и получается, что с Яной я была дружна год. Один только огромнейший год щенячества. Он длился и длился, полный через край... А через 10 лет, через 20 – за пеленой – за дальними горами из тумана – несёт меня, лиса за тёмные леса.
Я повторяю под нос – сбылось больше, чем обещано, – щасливый билет – встреча с Васькой... И гляжу, сидя за столиком, на идущих мимо – разных совсем – жующих и целующихся, пешком и на велосипедах, вдвоём и по одному, и с собаками – не может надоесть – сидишь в партере и глядишь... И только скребётся – ни-ког-да – а может, вычеркнуть из всех языков это невозможное слово?
Джейк, слушая мои русские разговоры по телефону, когда-то пришёл к выводу, что в русском языке самые частые слова – нет, ничего, никогда... Но это не-правда.
