У Ишмаэля

В нас стреляли, мы убегали.
Мы кричали, они продолжали.
Мы направо - тут их орава.
Мы налево - там черная королева,
лежит себе в неглиже
в белом-белом доме
на первом-первом этаже
в глубокой-окой коме.
У тебя заслуги,
у меня - стаж.
Нас под белы руки
на положенный этаж,
на последний этаж,
где не ходит алкаш
где трава не цветёт,
только небо растёт,
на последний-последний этаж.
Мало было нам тромба
сердечна сосуда,
на ракете тут бомба
возьмись ниоткуда.
На кузенов матом я:
«Дети дядины!»
Сама атомна,
головка ядерна.
А у нас на крыше лифт, лифт!
А у вас?
Мы в него прыг-прыг, дауншифт.
Раз-раз-раз!
Но
рвётся трос,
сейчас порвётся трос,
что делать дальше, трос?
Не вопрос.
Мы подпрыгнем за секунду до удара
и зависнем в невесомости, приятная среда,
и всё будет, как раньше, счастье всем, даром,
и никто не умрёт никогда.

(no subject)

Студенты писали контрольную, а я стояла у окна и глядела с высоты пятого этажа, как постепенно небо загустевает, будто неразбавленная гуашь толстым слоем на бумаге.

И вдруг из-за крыши показалась луна, нет, лунища. Я сначала её не узнала, такой мне она показалась огромной – половина красной луны в тёмной ночной синеве выползала медленно из-за невысокого дома где-то пониже нас на холме. Потом мне кто-то вопрос задал, и когда я поглядела в окно в следующий раз, круглая серебристо-жёлтая луна обычного размера висела высоко в бархатном чёрном небе, и маленькая чёрная лунная собачка, на которую мы любили смотреть с мамой, когда шли домой по Шестой линии зимней ночью, начинавшейся в четыре, одиноко попискивала тонким голоском.