(no subject)

Мы с Молодым Мармотом стояли на берегу пруда и глядели в воду. Молодой Мармот ловил по заказам рыбу – для Элли окуньков, для Тотошки плотвичку, а для Трусливого (нет, давно уже смелого) Льва – сома (всё ж лев большой!). Тут к нам подошёл молодой человек азиатского вида и вступил с нами в беседу.

Как обычно бывает, начался разговор с Васи. Он поинтересовался её породой и сообщил, что у его мамы тоже пудель, только в два раза меньше. По-французски он говорил с акцентом, но очень свободно. Рассказал нам, что часто встречает на пруду чау-чау с фиолетовым языком и показал её фотографию в телефоне.

Тут он открыл принесённый с собой мешочек и стал кидать в воду не вредные хлебные крошки, а что-то вида почти крупы – для уток. Сказал нам огорчённо, что вчера уток было много, а сегодня что-то их не видно. И правда, в поле зрения был только сидевший на коряге, расправив крылья на просушку, баклан, которого Мармот назвал дозорным, несколько чаек и одинокая лысуха.

Потом молодойчеловек рассказал нам ужасную историю про утку, которая погибла, зацепившись за рыболовный крючок, запутавшийся в кустах. Никто её не заметил и не освободил. Вздохнул – «не природа её загубила, а человек».

Потом мы немного поговорили о канадских гусях – о том, как года три назад появилась на нашем пруду пара, как вылупились у них дети, как сначала подросшие птенцы улетели куда-то, а за ними и родители тоже, как потом все вместе вернулись обратно, как вылупились новые птенцы. Мне казалось, что я видела весной шестерых гусей, включая маленьких гусят, но он уверил меня, что их было, на самом деле, десять. Я думала, что они на зиму в Африку улетают, но молодой человек меня разуверил – оказывается, в прошлом году они вернулись в январе, а я их, мне кажется, заметила только весной. По его словам мы – для этих гусей юг, а на лето и осень улетают они в Скандинавию.

Прощаясь, он спросил меня, не из Польши ли я когда-то приехала, явно опознав мой акцент как славянский. Сообщил мне, что у него есть друзья-поляки. А на мой вопрос, откуда он, ответил, что китаец.

Мы сказали друг другу, что непременно ещё встретимся, потому что бываем на пруду этом очень часто.

Я подумала – а не мудрено, что в январе-феврале год назад я никаких гусей не видела – у меня же январь-февраль страда с ежедневными занятиями – небось, на пруду я и не бывала.

Мы с Васей и Мармотом отправились, кидая Васе обожаемый ею мячик, через лес в обратный путь. Перед тем, как домой идти, подошли к избушке Няф-Няфа, которую в честь Рождества построили у нас на площади – на ней не было написано, правда, что это Няф-Няфова избушка, но она очень добротная, и в кирпичную трубу вполне мог бы провалиться волк. Перед ней красный ящик для писем деду Морозу, но писем там заглянувший туда Мармот, не увидел. Небось, дети уже давно их написали, а ящик только что появился.

По дороге мы, как водится, вели беседы. Я рассказала Мармоту, что погоня за мячиком – это игра в охоту, что предки пуделей были охотничьими собаками-уточниками, притаскивали уток охотникам.

Мармот поинтересовался, любила ли мячик в молодости Таня. Я ответила, что Таня никогда особо мячик не любила, зато хотела летать как птицы и аж подпрыгивала, заметив сороку на дереве.

Мармот спросил, а почему же Таня не любила мячик. Я пожала плечами – собаки, как и люди, очень разные, и любят разное.

- А я думаю, что Таня вот почему гонялась за птицами – она же старше Васи, да? Значит, она ближе к своим предкам и лучше знала, что они охотились на уток! – гордо сообщил Мармот после минутных раздумий.