(no subject)
Jan. 13th, 2019 05:28 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
mblaУтром я поставила Сашке на ютюбе «Волейбол на Сретенке» – удивительно, но он никогда этого не слышал. Всё в яблочко – дворы одесские-дворы московские...
Ленинградские дворы-колодцы другие, там бельевой верёвки не натянешь, чтоб в волейбол играть. Там – небо с овчинку. И классики мы рисовали на асфальте Шестой линии, по которой почти не ходили машины... Но вот есть – одесскому человеку непонятное – я сразу подумала, и оказалась права – полужёсткие крепления. Кстати, при мне уже их почти что не было. Жёсткие – на морозе голыми руками нацепить железяку с зубчиками на железную петлю – в перчатках не получалось – потопать ботинком, не закреплённым на пятке, – и пошёл...
***
Я шла с рынка мимо пригорка-газона возле одного из соседних домов. Трава под ветром ложилась, трепыхалась у самой земли – «узнаю этот ветер, налетающий на траву, под него ложащуюся, точно под татарву.»
На этом газоне когда-то гуляла ньюфиха – не очень породистая, не очень красивая. Она ещё чем-то вечно болела... С немолодой тёткой, иногда с её дочкой средних лет. Ньюфиха появилась, кажется, в последний год Нюшиной жизни. Было их две ньюфихи в Медоне – Нюша и эта вот девочка, а потом эта девочка и Катя.
Вскоре после Васьки умер очень милый маленький в вечной меховой шапке сухонький человечек – Васька с ним часто разговаривал, улыбчивый был мужичок, приветливый, но до собак не дотрагивался – домашний мулла, – так Васька говорил – что, дескать, он ходит по мусульманским семьям, детей учит чему-то – по-васькиному – не религии, а хорошим манерам. Очень-очень давно я не встречаю милую с нежным породистым лицом седую женщину с рыжим псом. Он на Катю рычал, и женщина говорила, что её пёс почему-то не любит шерстяных собак. Тогда ещё они ходили втроём – женщина, её муж, ему трудновато ходить было, он опирался на палку и немного на жену. И рыжий пёс.
Мой заоконный тополь жив и, надеюсь, здоров, но его братья – нет их больше – пни остались только...
Это густое пространство жизни, и как оно не плачет по всем пропажам, это вывернутое наизнанку пространство – встряхиваешь его – вдруг да выпадут из какого-нибудь глубокого угла все эти люди, собаки, деревья... Тихо. Сухие листья взлетают вверх под ветром, налетающим на траву.
Ленинградские дворы-колодцы другие, там бельевой верёвки не натянешь, чтоб в волейбол играть. Там – небо с овчинку. И классики мы рисовали на асфальте Шестой линии, по которой почти не ходили машины... Но вот есть – одесскому человеку непонятное – я сразу подумала, и оказалась права – полужёсткие крепления. Кстати, при мне уже их почти что не было. Жёсткие – на морозе голыми руками нацепить железяку с зубчиками на железную петлю – в перчатках не получалось – потопать ботинком, не закреплённым на пятке, – и пошёл...
***
Я шла с рынка мимо пригорка-газона возле одного из соседних домов. Трава под ветром ложилась, трепыхалась у самой земли – «узнаю этот ветер, налетающий на траву, под него ложащуюся, точно под татарву.»
На этом газоне когда-то гуляла ньюфиха – не очень породистая, не очень красивая. Она ещё чем-то вечно болела... С немолодой тёткой, иногда с её дочкой средних лет. Ньюфиха появилась, кажется, в последний год Нюшиной жизни. Было их две ньюфихи в Медоне – Нюша и эта вот девочка, а потом эта девочка и Катя.
Вскоре после Васьки умер очень милый маленький в вечной меховой шапке сухонький человечек – Васька с ним часто разговаривал, улыбчивый был мужичок, приветливый, но до собак не дотрагивался – домашний мулла, – так Васька говорил – что, дескать, он ходит по мусульманским семьям, детей учит чему-то – по-васькиному – не религии, а хорошим манерам. Очень-очень давно я не встречаю милую с нежным породистым лицом седую женщину с рыжим псом. Он на Катю рычал, и женщина говорила, что её пёс почему-то не любит шерстяных собак. Тогда ещё они ходили втроём – женщина, её муж, ему трудновато ходить было, он опирался на палку и немного на жену. И рыжий пёс.
Мой заоконный тополь жив и, надеюсь, здоров, но его братья – нет их больше – пни остались только...
Это густое пространство жизни, и как оно не плачет по всем пропажам, это вывернутое наизнанку пространство – встряхиваешь его – вдруг да выпадут из какого-нибудь глубокого угла все эти люди, собаки, деревья... Тихо. Сухие листья взлетают вверх под ветром, налетающим на траву.
