(no subject)
Oct. 30th, 2019 11:18 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
mblaСходили мы сегодня с Бегемотом на выставку Леонардо в Лувре – огромную, к пятисотлетней годовщине смерти. И порадовала она меня куда слабей, чем я надеялась. Хоть Лувр вполне справился с тем, что по заказанному билету (а иначе и не пускают) ждать не приходится, и к работам подойти можно, всё равно очень толпно. А если учесть, что картин у Леонардо, вроде как от пятнадцати до восемнадцати, и на выставке всего семь, то получается, что в основном, на ней рисунки и наброски. К рисункам, которые большей частью совсем небольшие, надо подходить очень близко, носом тыкаться. И я поняла, что если мне захочется по-настоящему эти рисунки рассмотреть, то я возьму в руки альбом, медленно буду его перелистывать, читать примечания. И тогда оживёт и медведь, и собачьи лапы без собаки, и человечьи руки, и лица, и тщательно по листочку выписанная ветка ежевики.
К сожалению Мону Лизу в стеклянном ящике оставили там, где она висит обычно, а я-то надеялась, что удастся на неё поглядеть с удовольствием. Мама её страшно любила, и у нас над роялем висела, как тогда казалось, очень её неплохая репродукция. И итальянские дымчатые дали были привычной частью домашнего пейзажа.
Одна случилась мне радость на этой выставке – любимая с детства весёлая девочка с толстым младенцем – мадонна Бенуа. Отчётливо помню где она висела в Эрмитаже. И в том же зале мадонна Литта, которую в Париж не привезли.
Когда мы из Лувра вышли, захотелось скорей из толпы – и в Тюильри стало уже хорошо. На бортике пруда сидел там мужик и кормил хлебом птиц – воробьёв, которые, к счастью, в Париже опять появились, и трепеща крыльями, садились мужику прямо на руку, и чаек, хватающих хлеб на бреющем полёте, мимо носов прочих людей на бортике сидящих. Я даже поинтересовалась у этих чаек, не боятся ли они, что кто-нибудь их за крылья ухватит. И ещё уток с селезнями кормил – среди обычных пёстрых уточек одна белая с жёлтым клювом, я её давно знаю.
Утки наглостью известны – к нам с Васькой в палатку в кемпинге в Амстердаме одна пришла, не постучавшись и не убоявшись Нюши – за положенной данью.
Но в Тюильри пёстрая уточка и её миленький дружок селезень ту амстердамскую переплюнули, – они щипали мужика за штаны, подбирались к голым ногам, а селезень аж вспорхнул ему на колени – надолго не задержался, спрыгнул с другой стороны.
Голубей городских , пожалуй, меньше стало – утки да чайки да попугаи да сороки-вороны – птицы Парижа...
Вся эта причья карусель выдула из головы выставочную тесноту – и я с нежностью подумала – а хорошо было увидеть мадонну Бенуа.
К сожалению Мону Лизу в стеклянном ящике оставили там, где она висит обычно, а я-то надеялась, что удастся на неё поглядеть с удовольствием. Мама её страшно любила, и у нас над роялем висела, как тогда казалось, очень её неплохая репродукция. И итальянские дымчатые дали были привычной частью домашнего пейзажа.
Одна случилась мне радость на этой выставке – любимая с детства весёлая девочка с толстым младенцем – мадонна Бенуа. Отчётливо помню где она висела в Эрмитаже. И в том же зале мадонна Литта, которую в Париж не привезли.
Когда мы из Лувра вышли, захотелось скорей из толпы – и в Тюильри стало уже хорошо. На бортике пруда сидел там мужик и кормил хлебом птиц – воробьёв, которые, к счастью, в Париже опять появились, и трепеща крыльями, садились мужику прямо на руку, и чаек, хватающих хлеб на бреющем полёте, мимо носов прочих людей на бортике сидящих. Я даже поинтересовалась у этих чаек, не боятся ли они, что кто-нибудь их за крылья ухватит. И ещё уток с селезнями кормил – среди обычных пёстрых уточек одна белая с жёлтым клювом, я её давно знаю.
Утки наглостью известны – к нам с Васькой в палатку в кемпинге в Амстердаме одна пришла, не постучавшись и не убоявшись Нюши – за положенной данью.
Но в Тюильри пёстрая уточка и её миленький дружок селезень ту амстердамскую переплюнули, – они щипали мужика за штаны, подбирались к голым ногам, а селезень аж вспорхнул ему на колени – надолго не задержался, спрыгнул с другой стороны.
Голубей городских , пожалуй, меньше стало – утки да чайки да попугаи да сороки-вороны – птицы Парижа...
Вся эта причья карусель выдула из головы выставочную тесноту – и я с нежностью подумала – а хорошо было увидеть мадонну Бенуа.
