(no subject)

[mbla]

Красные ягоды среди зелёных жёстких листьев, бронзовые шлемы на платанах. Тополя в небе – золото в лазури, – претенциозный наивный самовлюблённый серебряный век, – читаешь, поёживаясь от неловкости, – и ноябрьским солнечным утром глядишь на стекающее по ветвям золото.

То сям, то там уже ёлки понатыкали, и ёлочный дух поплыл над улицами. Но придётся без ёлки перед Нотр Дам, – нет теперь доступа на площадь.

Сашка – залётная – с двухдневной конференции в Бари на сутки – собрала народ в старинном стиле едальне – официанты в передниках, длинные столы под скатертями – морско-гадское место неподалёку от Porte Maillot – и я с огромным удивлением узнала, что на морских ежей я не только не люблю наступать и ходить потом на иголках, – но и есть их совершенно не люблю.

В детстве на вопрос, что на свете самое вкусное, я отвечала – солёные грибы, а теперь, конечно, – устрицы. Ну да, у солёных рыжиков – вкус леса, у устриц – вкус моря. Мы с Васькой это обсуждали – и из того разговора

«Неужели это правда, что я действительно старый?

Чем же от «тогдашнего» я отличаюсь, однако?

Кажется, только тем,

Что устрицы – вместо целого моря,

Что рыжики – вместо целого леса,

И колокольчики дальних коров

Звенят, будто ванты яхт, выволоченных на песок.»

Морских ежей я лет тридцать пять назад пробовала на островке под Тулоном, – свеженьких, добытых теми нашими приятелями, которые на катере туда нас привезли. Тогда ежи мне не понравились, и я так до прошлой субботы их не перепопробовала. Но давно уже думала, что тогда я просто была дура, мало ли чего ещё я не любила – вот, например, козий сыр мне долго не нравился.

Дни – картинками из предрождественского календаря хочется отмечать – открыл ставни, поглядел в окно – то серебряные шары на проводах, то кафе на площади Сорбонны, где мы с Машкой сдуру сели на улице, а там нет тёплой стенки, и улицу обогревалками не протопить, то скрип старого велосипеда солнечным утром под деревьями, и мела скрип о доску.

Выставка из коллекции Alana в музее Jaquemart-André, – старые итальянцы, – и вдруг у Учелло не любимые мои лошади и копья, а мадонна с младенцем, – никогда бы такого Учелло не признала. Веронезе и Тинторетто – киваешь головой старым знакомым. Думала, кто же такой Алана, – а оказалось, красивое слово просто слеплено из имён владельцев коллекции – Alvaro и Ana. И картины-комиксы, которые можно бесконечно разглядывать. На одной история римлянина, попавшего в плен, перешедшего на вражью сторону и ставшего доблестным полководцем. Он уже было собрался идти на Рим войной – но в последнюю минуту отказался от своих коварных планов – мать и сестра прибыли к нему в ставку умолять его о пощаде. В одном углу длинной узкой картины, – фотки редко так режут, – лошади, люди – в другом рядышком две сценки – на одной наш герой восседает на важном полководческом месте, на другой стоя обнимает мать. Я ходила туда туда с Мишкой и Лидкой. Потом мы бродили по городу, обедали в случайно найденном Мишкой чудном иранском заведении под названием шабес что-то – не путать с шабес гоем...

А вчера фильм Габриадзе,  – «здравствуй мама где я был» – без знаков препинания. Когда-то в незапамятные времена мы с Бегемотом были в Париже на встрече с Габриадзе. Из его разговоров я запомнила про родственность для него средиземноморских стран – Франция, Грузия, Израиль,...– там где тёплое море, и люди другие, и живут иначе, чем в прочем мире – так ему казалось...

А фильм – слёзы сквозь смех комком в горле – нарисовал жизнь и вложил её в час киношного времени.

«А сжать все годы,

сдавить всё горе

в ладони потной,

Не выпуская...

Вот так – синицу.

Не журавля же!

И жизнь словами вся в полстраницы

Спалённо ляжет...»

У Васьки в 90-м году...