![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
mblaЯ читала эту книжку взахлёб. Естественно, после детства не получается читать, не отрываясь, – прерываешься на самые разные дела. Но с удовольствием думала, ложась спать, как водится, уже ночью, после обычного дневного круговорота, – вот перед сном дочитаю историю, оставленную в предыдущую ночь по чувству долга, потому что наутро вставать.
Это не значит, что нет у меня замечаний. Кое-где хочется слегка отредактировать фразу – да, у меня бывает редакторский зуд, – кое-где кажется, что кто-то из героев книжки-детей искусственно слышится несколько более старшим. Но все эти замечания – фигня, ерунда на постном масле, – у Марии Даниловой получилась нежная и грустная книжка из отдельных рассказов – роман, или повесть, уж кому как нравится называть – о времени, очень чётко очерченном – между 1985-ым и 1992-ым.
Герои – дети и их родители, дедушки-бабушки, и пространство, и время.
Детям в первом рассказе 5, а в последнем 12.
Я сразу вспомнила ещё один чудесный роман в рассказах – «Хуррамабад» Андрея Волоса. Но там герои разных рассказов между собой не связаны. А тут дети вместе ходят в детский сад, потом оказываются в одном классе.
Меня в это время уже не было в Союзе. А 85-ый – год моего первого приезда, когда никого ещё не пускали из эмигрантов, когда знакомые знакомых, у которых уехали дети, хотели заехать к моим родителям меня потрогать – убедиться, что бывает тот свет. Но это отдельная история.
Я уехала из Ленинграда в 79-ом, в 25 лет. А когда через 6 лет я на неделю приехала в Ленинград-Москву с американским мужем в итальянской туристской группе – я будто сунула ноги в разношенные тапочки. И так было, наверно, во все приезды до середины 90-х.
Так что не удивительно, что детство людей, родившихся в 80-ом мне кажется совершенно родным, хоть по поколению я – из их родительского. А вот что меня у Марии Даниловой удивило – это бабушки и дедушки. Они кажутся мне ближе к моим бабушкам и дедушкам, чем к моим очень тогда молодым родителям. Впрочем, в книжке бабушки и дедушки сидят перед телевизорами, не отрываясь слушают новости, дебаты, – и да, я помню например мою тётю, которую при советской власти, как мне казалось, политика не интересовала от слова совсем, а тут – с головой.
Город – не мой, Москва. Но 26 трамвай, давший книжке название, мне, наверно, знаком, – небось, на нём я ездила от университета до Вавилова, когда в старших классах каталась на каникулы к дядюшке, папиному двоюродному брату.
Меня поразило у Даниловой, что в каждом рассказе интрига держит в напряжении, читаешь, почти затаив дыхание, – а что дальше, чем дело кончится. И эта интрига – самая что ни на есть повседневность. И я даже подумала, – а может, в детстве, когда каждый день чуть ли не вечность, а летние каникулы – точно вечность, интрига в каждом дне.
Хоть рассказы и превращаются в цельную книгу, они всё-таки разные, и наверно, разные люди найдут разное любимое – у меня первый рассказ – про пятилетнего мальчика Гришу, у которого в год смерти Черненко умер пёс Моцарт, – его самый лучший друг и с младенчества воспитатель. И рассказ про девочку Машу восьми лет, влюбившуюся в 17-летнего. И про то, как уезжала в Израиль с родителями восьмилетняя девочка Ася, а самый главный человек в её жизни – дедушка – оставался, и как подруга Наташа провожала Асю в аэропорту.
Вот называю эти рассказы и тут же вспоминаю другие.
Книжка совершенно живая – московское детство 80-х-90-х не ушло, существует в параллельном мире, как всё с нами бывшее не уходит, живёт, пока мы живы – а когда оказывается на бумаге, или в файле, – плывёт себе по волнам запиской в бутылке.
Это не значит, что нет у меня замечаний. Кое-где хочется слегка отредактировать фразу – да, у меня бывает редакторский зуд, – кое-где кажется, что кто-то из героев книжки-детей искусственно слышится несколько более старшим. Но все эти замечания – фигня, ерунда на постном масле, – у Марии Даниловой получилась нежная и грустная книжка из отдельных рассказов – роман, или повесть, уж кому как нравится называть – о времени, очень чётко очерченном – между 1985-ым и 1992-ым.
Герои – дети и их родители, дедушки-бабушки, и пространство, и время.
Детям в первом рассказе 5, а в последнем 12.
Я сразу вспомнила ещё один чудесный роман в рассказах – «Хуррамабад» Андрея Волоса. Но там герои разных рассказов между собой не связаны. А тут дети вместе ходят в детский сад, потом оказываются в одном классе.
Меня в это время уже не было в Союзе. А 85-ый – год моего первого приезда, когда никого ещё не пускали из эмигрантов, когда знакомые знакомых, у которых уехали дети, хотели заехать к моим родителям меня потрогать – убедиться, что бывает тот свет. Но это отдельная история.
Я уехала из Ленинграда в 79-ом, в 25 лет. А когда через 6 лет я на неделю приехала в Ленинград-Москву с американским мужем в итальянской туристской группе – я будто сунула ноги в разношенные тапочки. И так было, наверно, во все приезды до середины 90-х.
Так что не удивительно, что детство людей, родившихся в 80-ом мне кажется совершенно родным, хоть по поколению я – из их родительского. А вот что меня у Марии Даниловой удивило – это бабушки и дедушки. Они кажутся мне ближе к моим бабушкам и дедушкам, чем к моим очень тогда молодым родителям. Впрочем, в книжке бабушки и дедушки сидят перед телевизорами, не отрываясь слушают новости, дебаты, – и да, я помню например мою тётю, которую при советской власти, как мне казалось, политика не интересовала от слова совсем, а тут – с головой.
Город – не мой, Москва. Но 26 трамвай, давший книжке название, мне, наверно, знаком, – небось, на нём я ездила от университета до Вавилова, когда в старших классах каталась на каникулы к дядюшке, папиному двоюродному брату.
Меня поразило у Даниловой, что в каждом рассказе интрига держит в напряжении, читаешь, почти затаив дыхание, – а что дальше, чем дело кончится. И эта интрига – самая что ни на есть повседневность. И я даже подумала, – а может, в детстве, когда каждый день чуть ли не вечность, а летние каникулы – точно вечность, интрига в каждом дне.
Хоть рассказы и превращаются в цельную книгу, они всё-таки разные, и наверно, разные люди найдут разное любимое – у меня первый рассказ – про пятилетнего мальчика Гришу, у которого в год смерти Черненко умер пёс Моцарт, – его самый лучший друг и с младенчества воспитатель. И рассказ про девочку Машу восьми лет, влюбившуюся в 17-летнего. И про то, как уезжала в Израиль с родителями восьмилетняя девочка Ася, а самый главный человек в её жизни – дедушка – оставался, и как подруга Наташа провожала Асю в аэропорту.
Вот называю эти рассказы и тут же вспоминаю другие.
Книжка совершенно живая – московское детство 80-х-90-х не ушло, существует в параллельном мире, как всё с нами бывшее не уходит, живёт, пока мы живы – а когда оказывается на бумаге, или в файле, – плывёт себе по волнам запиской в бутылке.
