mbla | Питерское разрозненное

В самолёте «эр-франса» вкрадчивым нежным голосом по-русски просят аккуратно снимать багаж с полок, «чтобы избежать падения сумок и их содержимого».

Арбузы – огромные тёмные полосатые трескучие. Раньше они сидели в больших квадратных клетках, теперь в круглых и поменьше. Когда мы возвращались в город с дачи в конце августа, всегда покупали самый большой арбуз.

На рынке тётушки вкрадчиво предлагают: «Девочки, берите, пока дёшево» – горы огурцов с пупырышками и помидоров. Хорошо в сентябре. А цены на помидоры здешние.

Наверно, «девочки» плавно перетекает в «бабушки»...

Во Франции, в Италии продавцы на рынке радостно кричат – ко мне, скорей, распродажа, налетай, в Питере – ласково предлагают, как будто на ушко.

На продуктах в ларьках ярлыки – «буженина пальчики оближешь», «ветчина объеденье», «колбаса супер», «сало наслажденье»…

Страшный не-центр, не-Васильевский, не-Петроградская – Охта, Рыбацкое, Елизаровская – дома, которые уже 30 лет назад начинали разваливаться, развалились ещё сильней, пустыри, над какой-нибудь грязной парадной надпись «Салон красоты Медея». Бабки продают гладиолусы и яблоки. И слёзы подступают – моё, погребённое, давнее, из жизни несколько жизней назад – моё.

Машины, машины, угарная вонь щиплет нос. Много дорогих. Широкие улицы без разметки, по середине обгоняют в обе стороны.

По тупиковой асфальтированной аллее, ведущей в Приморский парк (на ней ставят машины приехавшие погулять), несётся порш и тормозит перед клумбой. А где ж ему ещё разогнаться? В городе пробки хуже парижских.

Перереставрированный Невский, покрашенный в вырвиглазный бирюзовый Малый зал филармонии. На мосту через Мойку тётка орёт в микрофон – зовёт покататься по каналам и рекам. На улице тепло, но она закутана – легко ли целый день орать?

Нету больше диетического магазина около Малого зала, – он был открыт до одиннадцати и в него заходили после концертов – там продавали вкусное селёдочное масло. Когда-то на наших глазах в этом магазине какой-то иностранец попросил, чтобы ему отрезали 100 грамм сыра от маленького оставшегося куска. Продавщица резать отказалась, а присутствовавший при сём мой приятель (мы стояли в очереди за этим незадачливым иностранцем) сказал продавщице: «Я свободный гражданин свободной страны и имею право купить 100 грамм сыра». Продавщица оторопела – и отрезала.

Во всех туристских местах – прилавки – матрёшки, меховые шапки, шапки со звездой – на Исаакиевской, перед Спасом на крови. Году в 70-м мы пролезли в подвал закрытого, на вечном ремонте, Спаса через маленькое оконце на уровне тротуара. Нас было трое – три девчонки. Одна из нас углядела окошко и рассказала о нём остальным. Через пару дней мы отправились в экспедицию – приготовились – взяли с собой фонарики. На полу стояла вода, фонарики выхватывали какие-то страшные лица на стенах. Мы вылезли из подвала прямо под ноги каким-то иностранцам.

Дорогущие гостиницы. На углу Мойки и Невского – с какими-то золотыми китайскими чудищами перед входом. На крыльце стоят двое и ждут такси – таких не бывает – прямо с обложки розового романа – высокая девица с равномерно и дорого заштукатуренным лицом на полуметровых каблуках, в короткой кожаной юбке, молодой человек ещё выше, без всякого выражения на лице, с чем-то белым в петлице пиджака.

Музей шоколада на Невском – вход из роскошного двора – по двору ходит наряженный во что-то белое под 18-ый век шоколадный негр. Негров двое, они посменно работают – один стоит неподвижно, а второй ходит по двору – видимо, ему невмочь стоять…
У Бруштейн – «китайса» в 90-ые годы позапрошлого века в чайном магазине в Вильно – китайса внутри, чтоб на него можно было подивиться только зайдя в магазин. Ну, а негры – не диво, можно ими, шоколадными, и снаружи любоваться, они, видимо, просто часть декораций.

Мы втроём с

mrka и Яшкой не можем точно вспомнить, в каком доме был «Лягушатник».

Отходишь от Невского – родное, облупившееся – улицы, подворотни, тупики.

Иногда совсем страшные парадники – свои, свои.

В проходнушке огромное объявление «ремонт элитной и повседневной обуви». Элитная бывает обувь, бывают студенты, бывают дома. Главное слово!

У Никольского собора невероятной длины белый лимузин. Свадьба. Совершенно непонятно, как такой лимузин может повернуть на не очень широкую улицу. А уж просто на узкую – не может, без вариантов. Около лимузина много китайцев. Я удивлённо говорю, что очень всё-таки странно – китайцы женятся в Никольском соборе, да ещё и белый лимузин впридачу. Походим ближе – китайцы не женятся, они фотографируются – с женихом, с шафером, с невестой, с лимузином. Может быть, припарковать лимузин там навечно? Пусть туристы наслаждаются.

На следующий день в Летнем саду – свадьба с красным лимузином чуть поменьше.

У людей в маршрутках и в метро вид усталый, небось, неусталые в машинах ездят.

Много не выряженных людей. Есть такие, как в Париже – джинсы, футболки. Есть тётки и бабки, как 20 лет назад. Те, кто сейчас тётки, 20 лет назад были девчонками, а бабки 20-летней давности наверняка вымерли. Но вот каким-то образом тогдашние девчонки стали тётками. Шикарно разряженных, как, по словам москвичей, в Москве – мало. Может, они сидят в мерседесах и не ходят по улицам? Попадаются, конечно, намазанные и на тончайших и высочайших каблуках девицы, но не то, чтоб они всё время были в поле зрения.

У Казанского на газоне валяются студенты. Как же мне 25 лет назад хотелось, чтоб можно было вот так валяться. Одна из первых западных радостей – возможность шлёпнуться на газон, на ступеньки. Когда-то в очень далёком детстве – бабушкина сестра Галя, когда мы с ней ходили гулять, садилась на ступеньку маленькой деревянной лесенки, которую приставляли к окошку булочной, чтобы выгрузить хлеб.

Булочных мало, хлеб всё больше покупают в супермаркетах – расфасованный.

Очень страшно думать про зиму, особенно, когда выходишь из какого-нибудь дальнего окраинного метро – про тьму, холод и свистящий ветер.

В Неве тяжёлая вода, над водой чайки.

Шестая линия – от метро к Большому – весной тополиные ветки на тающем снегу, клейкий запах – моё! – сейчас нарядная пешеходная улица, салоны игровых автоматов, вечером переполненные урны и громкая попса, тополя вырубили (к тополиному пуху аллергия у многих), насадили берёзки.

Ларьки «Теремок», в них блины продают, жарят на больших плоских сковородках. Как французские crèpes, только crèpes, в которые заворачивают что-нибудь солёное, из гречневой муки, а тут и солёные, и сладкие – из пшеничной. Мы с

mrka съели по «греческому» блину – с брынзой, беконом и укропом. Очень вкусно. Прочие блины называются позатейлевей – «Добрыня Никитич с мясом», «Алёша Попович» - не помню с чем. На ларьке призыв поступать работать в «Теремок». Из пяти пунктов. Последний: «возможности для карьерного роста».

А на блинном ларьке какой-то другой фирмы надпись: «fast блин»

Хороший кофе в кофейном салоне с искусственными цветами, где кроме нас никого нет, и играет тихая музыка.

Пиво с килькой – вкусно. Кильки только совсем малюсенькие, наверно, мальки, а

mrka их честно чистила!

В Неве неожиданно поднялась вода. Ещё не наводнение, но залиты спуски, от петропавловского пляжа осталась узкая полоска. Кое-кто купается, фыркая. И загорающим и купающимся хорошо за 40, а некоторым и за 60.

На барже у причала недалеко от Крузенштерна в рубке сидит мужик у окна, глядит на набережную и с аппетитом ест арбуз. Когда-то капитан баржи, стоявшей недалеко от моста Володарского, вышел на палубу в домашних тапочках и согласился добросить нас вместе с нашей лодкой с отказавшим мотором до Свири.

На другой барже почему-то стоит огородное пугало.

Гигантский, уродливый, размером с дом, круизный корабль. В окне третьего этажа виден тренажёрный зал – видно, как ножками машут. На набережной перед уродским чудовищем шапки и матрёшки.

На какой-то афише бросаются в глаза Басилашвили, Лавров, Алиса Фрейндлих – такие старые.

В «Доме книги» почему-то книги, написанные женщинами, на отдельной полке. Сразу вспомнила Грекову – «На испытаниях» – военный самолёт, в который не хотели пускать героиню. «А – говорит профессор в генеральском чине – летающий мужской гальюн».

Почему-то очень мало клумб, а те, что есть, скучные, – просто посажены бархатцы в ряд. И на балконах почти ни у кого нет цветов. Может быть, люди на дачу летом ездят и плюют на балконы?

Детей мало. Пустые детские площадки. Может быть, люди живут на окраинах?

На Охте, около Гидромета, куда я направлялась на свидание с проректором, я едва не провалилась в люк – наступила на крышку, а она отъехала. И там так темно и стра-ашно. Мы крышку аккуратно поправили. Я всё думала, как бы на обратном пути не забыть про люк – всё-таки забыла. Но не провалилась.

И вдруг иногда что-нибудь совершенно родное в случайном прохожем – какая-нибудь усмешка, интонация, фраза… В магазине мужик моих лет ищет мелочь в кошельке, продавщица ему – «да не бойтесь, у Вас хватает, я просто попросила, чтоб сдачу не искать». Мужик в ответ усмехается – «ну, не то чтоб это уж так страшно было» – а у меня вдруг мгновенное нутром узнавание – «из нашего детского садика» – впрочем, так сейчас, кажется, не говорят…