Из колодца

Каково было Горбачёву в последнее долгое время? Ему удалось разрушить тысячелетний рейх, сломать берлинскую стену…, и он дожил до «обыкновенного фашизма» … Где точка невозврата? Путин-Вольдеморт, или до него Ельцин с первой чеченской войной?


Светлая память.

Мы оказались у Васьки в холмах перед дождём. Грозу обещали с утра, и где-то там в холмах громыхало, перекатываясь. Небо вроде бы затянулось бело-серыми тучами, море пеной, шипя, наскакивало на берег. А вечером облака разбежались, море утихло и обратилось в зеркало, а мы поехали в холмы.

Сашка принесла Ваське дней десять назад виноградную гроздь из сада – положила рядом с его камнем. И вот же – нет грозди – наверно, кабанчик ею полакомился – то-то обрадовался бы Васька. К нему однажды в Альпах вышел свин. Васька развёл руками: «ну нечем мне тебя угостить, ни яблочка, ни морковки нету». Кабанчик хрюкнул и отправился восвояси.

И вдруг, пока я радовалась, что мы угостили какого-то другого кабанчика виноградом много лет спустя, откуда ни возьмись появилась и угрожающе поползла по небу лиловая туча. Она не заняла всего неба, но она надвигалась, и мы увидели, что дождь уже падает на следующую за нашей гряду холмов и в море возле городка Лаванду. Мы побежали назад к машине и успели домой до того, как громыхнуло совсем рядом и хлынуло с небес. Впрочем, через полчаса из-за тучи сверкнуло предзакатное солнце, благодарный сад встряхнулся, а я побежала на море.

Каждое лето я строю планы, ¬– и те, и другие, и даже третьи. 5 морских недель – это ведь почти вечность, и каждый день бесконечный. А в результате, я не успеваю даже дочитать начатую в Париже книжку. Давно пора отращивать плавники – в воде у меня выходит от четырёх до почти восьми часов – в зависимости от числа заплывов.

И при том, что обычно, выходя из моря, я смотрю на него жадным взглядом и хочу в него опять, бывают вечера, когда я иду на последний вечерний заплыв с детьми в 7 (я плаваю со всеми по очереди), превозмогая лёгкую лень – вода теплей воздуха, выходить холодно на берег, с которого солнце ушло.

Начинаются все дни одинаково – плывём с Таней к самой дальней линии буйков и вдоль пляжа. Около часа – туда-обратно. Иногда я маску надеваю, и Таня тогда плывёт попросту рядом со мной, я касаюсь шерстяного плеча. А если я головой вверх плыву, Таня вокруг меня круги нарезает.

Изредка вдруг удаётся поплавать совсем одной – отдельный праздник – подумать, стихи себе почитать, глядеть да глядеть.

И ночью плюхаешься в кровать под хоровое цикадство, – вроде, раньше цикады по ночам помалкивали, а этим летом они особенно остро пиликают во тьме.

В овощном лотке у дороги – в дощатом сарайчике, который открывается только на лето, –папа, мама, взрослый сын в татуировках – зарабатывают в сезон, а зимой всяким разным занимаются. Папа – психолог по образованию. Весёлые приветливые, сколько сюда ездим (двадцатый год!!!), столько покупаем у них персики с арбузами, болтаем.

И пёс – здоровущий непородистый овчар. Ходит между деревянными прилавками, таскает в зубах не мячик, как можно было бы подумать, а лимон. Но не раскусывает. Здоровается вежливо, нос в руку суёт.

Три недели назад умер пёс. С осени почти не ходил, – рассказал нам сын, – «последнее время папа его на руках носил – большущего пса». Делали уколы, вроде, в первый раз помогло, во второй совсем нет. Когда плохо стало, поехали к местной ветеринарке, с которой мы хорошо знакомы, когда-то она Катю спасла, отправив на разнообразные исследования в клинику, – тяжёлая пневмония у неё оказалась, про которую сначала подумали, что рак.

И Таню мы к ней несколько раз возили. Удивительно славная ветеринарка, впрочем, ветеринары – обычно чудесные люди. Педиатры, наверно, тоже.

Она их отвела в отдельную комнату, спросила, не хотят ли они чего-нибудь попить, – уколола пса, сама с ними осталась, потом их одних оставила. Сначала пёс спал, похрапывал, как обычно, потом затих. Похоронили его в саду, посадили олеандр. «Память».

Это всё сын нам рассказал. Они с женой взяли щенка, маленького стаффа – нынче популярная порода – они как стаффы, только неагрессивные совсем.

А родители без собаки – четырнадцать лет жизни – этот пёс. Может быть, в один прекрасный день он просто принесёт им щенка.

Человечья жизнь, измеренная в собачьих. Дети, Софи и Арька, вчера у меня спросили, сколько у меня было собак...
Свидетели, участники, души – одним словом собаки.

Прочитала я сегодня, что летом 1911-го года на Францию напала страшнейшая жара – длилась она с июня по сентябрь и была особенно жуткой на севере. Температура держалась около 36-ти градусов целых три месяца, а иногда переползала через 40. Дождей не выдали. Так что засуха была адской.

За это время погибло 30000 младенцев, а всего умерло 46000 человек.

Младенцы погибали от бактериальных инфекций, связанных с тухлой водой. Одновременно возникла какая-то эпидемия среди коров, возможно, из-за того, что водоёмы обмелели, вода зацвела. В результате образовалась нехватка молока, и младенцев начали кормить невесть чем.

И именно после вот той жары за качеством воды стали тщательно следить.

А после жары 2003-го года, стоит только подняться температуре, как людям по сто раз на дню по радио начинают рассказывать как себя вести (ну, например, не следует в 35 градусов в два часа дня на солнце заниматься спортом – к примеру, бегать). И министров (всех) призвали к боевой готовности (mobilisation). К чему? Может быть, им следует на улице народ обливать из шлангов?

Я, увы, не успела воспользоваться тем, что в жаркую субботу на канале Сен-Мартен закрыли шлюзы, отменили навигацию, а канал открыли для купанья. Я даже посмотрела короткое радостное видео, где народ с фырканьем там плавает и брызгается.

И уже который год в жару в части фонтанов можно купаться. Например, в том воинственном фонтане у Трокадеро, где вода извергается из пушек.

Когда кончается адова жара, вступает в силу такое в жизни обычное: «вывели козу».

Ночью из окна тянуло мокрым асфальтом и прибитой пылью, травой и летом. И не самум, не опаляющий страшный чужак не из наших широт, враг, ¬– а лёгкий влажный ветерок щекочет нос.

В лесу пружинит под ногами мокрая тропинка, встряхиваются ежевичные кусты, уже не надеявшиеся живыми из жары выбраться. И пенёк, на котором Васька любил сидеть, влажный и пахнет деревом.

И дождь запузырился в лужах, загрохотал издалека и изредка. А потом прошёл, и весомые облака, и синее небо, и под ветром из окна хочется на плечи что-нибудь накинуть и надеть длинные штаны с носками.

Половина, нет больше, радостей в жизни, и острота их – это именно когда выводят козу – и обыденность переливается разноцветными полосками.

Сегодня и завтра самых два у нас жарких дня. Так что ещё немного прохладительного.

Это километрах в 60, наверно, от нашего дома. У нас скалистые высоченные берега, а тут низко, болотца-озерца подступают к самому морю. Нет, к океану, здесь океанство очень чувствуется. Неподалёку отсюда мы несколько лет назад пытались спасти полумёртвую акулу и не сумели, и однажды совсем грустное - мёртвого дельфина выкинуло. Вода тут потеплей, чем возле дома, а зеркальной не бывает никогда. Цапли белые и серые, гуси-лебеди, чайки, кулики. Лошади пасутся.












( Read more... )

Когда с дачи в конце августа возвращались, осенние цветы уже повсюду – георгины, гладиолусы. В электричке букеты. Бледно-розовые нелюбимые гладиолусы.

И у Бабани день рожденья в августе – флоксы в садоводстве по-соседству покупали.

***
В 89-ом году в Париж в гости приехал наш московский дядюшка. Он всю жизнь занимался историей французской школы, но во Францию его, естественно, не пускали. А вот французские историки, посещавшие Москву, у него бывали. И один из них, прощаясь, сказал дядюшке: «в следующий раз встретимся в Ницце».

«В задНИце» ¬¬¬– ответил дядюшка.

И вот он прибыл на поезде – в вагоне «Москва-Париж» ¬¬¬–
так тогда все ездили. Забыл на столике, выходя, сумку с паспортом. Спохватился на платформе, побежали обратно, сумка так и лежала. Но дядюшка страшно на себя обозлился. Он всю жизнь несильно заикался, а сердясь, конечно ж, сильней, чем обычно. «Ух, как я такое ненавижу».

В одном из первых разговоров дома: «Мне 70?! Мне?????!!!!!» - никакими восклицательными знаками его возмущения не передать. Он вступил со злобным временем в поединок не на жизнь, а на смерть. И тут же, задрав нос, рассказал, что у него появилась сорокалетняя любовница.

Дядюшка умер не так давно, в сильно за девяносто. И работал до самого конца.

***
Сегодня я увидела белые флоксы в цветочном магазине.

То ли зеркало у меня несказанной доброты, то ли мощный у меня инстинкт самосохранения, - но когда я в него гляжу, чистя зубы и умываясь, я не вижу, что страшная семёрка через два года выскочит на меня и, мерзко кривляясь, язык покажет.

А за сорок-то пять годков, пора б уже привыкнуть что гладиолусы, георгины, флоксы – не осень, середина лета…

В наших средних европейских широтах, к счастью, не парилка, а всего лишь печка. В начинающихся сумерках в лесу час собак. И если дома скинуть одежду, то жить можно, раскрыв все окна.

Самое время для бретонских картинок, чтоб не валялись попусту, а охлаждали.

Полудождливый день - отлив - церковь Sainte Anne de la Palud - вросшие в песок останки лодки. Без ладу и складу, почти без выбора.















( Read more... )