Из колодца

Неделя вжикнула, свистнула - и приехала Машка, и впервые в жизни я беру осенние каникулы, и завтра мы загружаемся с Машкой, Бегемотом и Таней в машину, Гриша остаётся Юльке с Колькой, - а мы на неделю в Люберон в наш полюбленный полтора года назад домик на краю виноградника.

Я не успеваю ничего от слова "совсем", даже написанные в автобусе по дороге на работу тексты не успеваю редактировать. И вчера поняла, что если я не помещу сейчас швейцарских фоток, то, как бОльшая часть майских люберонских, будут они мёртвым грузом лежать в компе, - и последним усилием воли, засыпая, я их всё-таки разобрала.

Так что вот прошлая волшебная суббота. Фоток слишком много, но разбираться подробней сил не было






















( Read more... )

Первая часть

А в воскресенье дали совсем другой день – пасмурный, с предощущением дождя, который, впрочем, начался поздно, минут за десять до того, как мы пришли обратно к машине.

Сначала еле-еле крапал, но постепенно стал обычным осенним – из тех, про которые не знаешь, не навсегда ли он.

Машину мы поставили в деревне у озера, между Лозанной и Монтре. И пошли через виноградники вверх на одну из невысоких приозёрных горушек. Сходили б и на соседнюю, кабы не то что воскресенье – времени мало, вечером у меня был поезд в Париж, а у Ишмаэля самолёт в Лондон.

Воскресные прогулки не так волшебны, как субботние, - я не умею не бояться опоздать на поезд. От Бабани унаследовала. Она вообще склонна была к вечернему поезду утром выезжать...

На снег мы опять смотрели снизу вверх, но почему-то пару раз у самой тропинки нам встретились ледышки, и ещё наверху нам повстречались опята. При всём моём недоверии к опятам, которых Бабаня определяла исключительно по запаху, а мне этот метод всегда казался довольно ненадёжным, эти опята выглядели очень даже съедобными.

Вверх через виноградники







( Read more... )

В субботу выпал редкий день. В горах ранний снег, и даже открылись первые лыжные станции, на равнине почти всю неделю шли тягомотные дожди. И вдруг – неожиданное, хоть и обещанное, синее небо.

Высоко не отправишься – куда-то не доедешь, увязнешь в ранних снегах, куда-то доедешь, но не погуляешь без плохо приготовленных летом саней и лыж, так что Ишмаэль поставил машину в деревне с многообещающим названием Aigle, на южном склоне, – и мы втроём с М. стали подниматься мимо деревенского замка вверх на холм по лесу среди сияющей меди, среди самоварного золота. А на склонах напротив, не таких и дальних,  лежал снег, и заснеженный еловый лес вдали был зимним Карельским лесом, поставленным напопА.

Виноградники какие-то облетели, а соседние, повёрнутые иначе (к лесу задом, к солнцу передом?),  сияли тем же самоварным золотом, и синие кислые гроздья сами шли в руку.

И яблоню мы встретили облетевшую – с последними яркими яблоками на безлистных ветках. И ослика встретили – девочку-красавицу, и она хлопала ушами, гуляючи по поляне, а потом  валялась на мокрой траве и болтала в воздухе ногами, и кажется, красовалась перед нами. И блестела её мокрая серая шёрстка.

В одной из деревень, через которую мы проходили, за уличным столом деревенского кафе сидел человек и играл на аккордеоне, и ещё один, не помню, на чём. И люди выпивали, смеялись, болтали, и собаки бегали – как тут без собак.

Мы мимо прошли, помахали только... и дальше пошли.

А потом мы спустились к Роне –  к речке, не к речище, как в Арле, и прошли вдоль неё несколько километров, встречаясь с собаками и с людьми.

И день был не предзимний, а звенящий весенний – с нестаявшим ещё снегом в горах, с небом, насквозь просвеченным солнцем .

И только когда мы дошли до машины, и стремительно стемнело после коротких слабых сумерек – в шесть часов вечера наступила осенняя ночь.

«Пускай в горах ложится первый снег. Ещё в долинах давят виноград».

Один из дней-подарков, когда не знаешь чем отплатить за всё это – за взгляд на небо, на склон, на алые ягоды на кусте...
 

Лиственницы в долине Роны – le Valais – на высоте в 2000 ещё не облетели, но уже не слепят – тёмно-рыжие полупрозрачные неподвижные; пружинит нежно–игольчатый ковёр под ногами.
Идти вверх в ноябре почему-то легче, чем летом.

Прорисованы и дальние хребты, и стволы за прореженным пологом, и снежные верхушки, которые Ишмаэль, как водится, наизусть перечисляет.

И зная точно, что мир этот не для тебя слеплен сию минуту, изумляешься – а вдруг всё-таки для тебя – по мерке, по заказу, в утешение.

Стоишь на краю, на локальном максимуме, на низкой вершинке над долиной и пытаешься уместить в себя и дальний Монблан, и снежные горы поближе, и лиственницы внизу на склоне, и галопирующий навстречу вечер с головнёй заката за пазухой; и потом уже в машине на тёмной дороге угадываешь совсем рядом очертания озера.

В Лозанне озеро пахло свежей водой с лёгким привкусом тины, облака – весомые, крепкими с плотью мазками написанные над акварельными горами, несколько не возражали против смешенья техники.

Только вот тот травяной бережок, где можно было, не страшась грозных швейцарцев, пожарить всякое-якое барбекью, слишком уж плавно спускался в воду, и уже отплыв вполне порядочно от него, поворачивая, как пароход, чтоб услаждая взор, куда-нибудь отправиться, вдруг неожиданно и неудовольственно зацеплял пяткой за каменистое дно.

А вечером долго сидели у виноградников на террасе над озером, попивая белое вино, глядя на облака, горки, неподвижную ребристую воду. Сенька лениво спросил, а интересно, приедается ли эта вода с облаками, горками и виноградниками каждый день на неё глядящим владельцам кафе.

Мы с Катькой, приведя личные примеры неприедательности впечатавшегося в сетчатку, сошлись на том, что нет.

На следующий день с Бегемотом и другими животными на автобусоподобной кенге, когда-то у Гринов Батси, а теперь Бусе Исаковне, проскакали 500 с чем-то километров до Le Gaou. Причём по колькиному совету почти не по астострадам – поперёк – в меняющемся пейзаже – швейцарские весёленькие виноградники на холмах на фоне скалистых горок, Франция, никаких тебе виноградников – луга, поля, пара снежных гор на горизонте, скалистые горы в первом ярусе, мы по дну широченной долины едем, потом кривая дорожка вверх, по ней всё больше семьдесят в час, быстрей не получается – мне повезло, именно там мне досталось вести – лес по склонам, скальные верхушки, шкандыбаем через развесёлые деревеньки, к серым камням красные оконные переплёты приделаны, цветы, опять на горизонте снежные вершинки, ниже скальные, – перевал, вжиххх, вниз – под ветром. Под хлопающим тентом позавтракали салатами, приготовленными в придорожном сарайчике, и неожиданностью – выдали их на красивых неправильной формы стеклянных тарелках.  Потом чуть-чуть автострады, – и лесистые зелёно-синие холмы, «зелёный Прованс» – и вот уже последний хвост нашей дороги – олеандры светятся в вечернем солнце, жёлтые стены, тени – перехватывает горло – все наши с Васькой по этой дороге подъезды – когда он вёл, Димка рядом, я сзади с Нюшей в последний её год, с Катей потом, позже, когда он не водил и ездили на одной машине – Бегемот вёл, Васька рядом с ним, я с Катей сзади, руку протягивала – Ваську за ухом почесать, – Катя дышала в другую руку.

Димка опоздал в Афинах на пересадку, вместо часа дня прибыл в 7 вечера, ещё и билет его заставили новый покупать.

В первый вечер нас трое – пятеро с Таней и Гришей, Колька с Юлькой доедут сегодня.

Ветер успокоился к полуночи, и в проёме дверей нашей с Васькой комнаты, как надо, – кусок луны между тёмных сосен.

Утром в гостиной полутемно из-за деревянных задёрнутых жалюзей – а снаружи цикады – торжествующим слаженным оркестром – это не тоненько на скрипке пиликать…

На васькином месте сижу – ветер в сосновых кронах, по спине между лопаток ветер, совсем близкое море за спиной, за рощей… Цикады, поскрипывает зонтик, сухие листья невесомо скрежещут по камням. Ветер с моря, – не мистраль...

А в пятницу я отправилась на два полных дня – до «утра понедельника» – к Ишмаэлю в Женеву. По горкам – не побегать, конечно, – вверх скорей поползать, – куда мне за Ишмаэлем, который два раза в неделю по горкам бегает – ну, а вниз, конечно, не то чтоб скатываться, как барон Апельсин, но всё ж – вприпрыжку – идти вниз.

«была жара, жара плыла» – в Женеве, оказывается, куда жарче, чем в Париже, а в пятницу и в Париже за тридцать было. Но мне передалась в отношении к жаре васькина лёгкость – ну, жарко, но ведь лето же, лето, оно длится–длится – «летом лето нам кажется вечным»...

И такой был летний викенд – с горками, разговорами, с попавшейся в Мартиньи по дороге с гор славной выставкой Матисса и кой–каких его современников, с правильным абрикосовым пирогом прямо в музейном садике – из правильных абрикосов, созревших в Вале (в альпийских швейцарских верховьях долины Роны), с вечерней, когда жара угомонилась, прогулкой вокруг дома – мимо полей – скошенных и подсолнуховых, мимо уже опустевших черешень и зреющих слив, а потом невесомые июльские сумерки, тёмный сад.

Предыдущее

Воскресенье неделю назад - когда мы с Ишмаэлем и с Лукой встали в половине шестого, чтоб в шесть выйти из дому, потому что вечером в шесть с небольшим уходил мой поезд в Париж. И признались друг другу, что почти не спали - как тут поспишь, когда всю ночь кажется, что вставать уже пора.

А день был умытый, и небо отполировано бархоткой, чтоб облака красовались на чистом фоне, а не как-нибудь неряшливо.

Из-за моего злосчастного поезда мы прошлись очень скромно - заехали на две тысячи и поднялись ещё на пятьсот.

...

Не с острова ли Пасхи? Или это нос язонова корабля?




Из травы



( Read more... )