![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
(no subject)
Apr. 3rd, 2014 12:19 amВесна, та всепроникающая, та, в которой заведомая невечность, о которой мы с Васькой болтали два года назад, и тогда появилось
Как сохранить кусок рассвета?
Поймать за хвост кусок весны?
Иначе тут же станет лето
Шуршать приходом тишины...
которой не дождались в прошлом году... Когда нежаркое тепло по коже, когда сладкая тоска от слепящих летящих белых деревьев, на которые нельзя наглядеться. Я прибегала с работы, хватала Ваську с Катей, и – в лес, к пруду, где васькин любимый пень, – он очень обижался, если на этом пне сидел кто-нибудь посторонний... На обратном пути нам встречался на скамейке старик со старой седомордой толстой собачкой. Потом перестали они встречаться, и мы стали садиться на эту скамейку... Теперь иду мимо неё – пустой деревянной беспамятной...
***
Вчера в середине дня позвонил мне наш директор с вопросом, не отобедаю ли я с ним бутербродом у него в офисе, если нет у меня других планов, а заодно и поговорим про всякое-разное. Я слегка взволновалась, испугавшись, что он попытается у меня выведать, не уйдёт ли от нас Лионель, у которого после прошлогодних успехов появились шансы на академическую позицию, и как раз вчера был очень важный доклад...
Посвящать во всё это директора совсем не хотелось...
Но нет, он позвал меня, чтоб обсудить будущую параллельную программу по-английски и прочие новшества, в которые меня впряг.
Едим мы бутерброды, пьём кофе, и вдруг взгляд директорский падает на пол, под стол, и он крайне заинтересованно призывает меня поглядеть – «ой, а кто это, что это за зверь?»
По полу ползёт довольно большое насекомое со сложенными крыльями и торчащим, похоже, что хвостом. «Хм – говорю – у него есть хвост». «Нет – возражает Фредерик – у него крылья»
«И крылья, и хвост» – подтверждаю я.
Тут через открытую дверь он видит, что по коридору проходит секретарша языковой кафедры Кристин. Это такая элегантная, любящая одеться в юбку и туфли, дама лет шестидесяти с хвостом. Большая кошколюбка, - через кошачий приют, в котором она работает по викендам, у нас появилась Гриша.
– Кристин, вы что-нибудь понимаете в насекомых ? Поглядите!
Не сняв плаща, и с каким-то письмом в руке Кристин заходит в кабинет. Невозмутимое животное продолжает медленно ползти по своим делам.
«Это такая, вроде как, оса – говорит Кристин – её надо выгнать на улицу, она кусается.»
Смотрит с сомнением на письмо у себя в руках и решает, что оно не подходит для того, чтоб им, как орудием, осу гнать.
Хватает со стола лист бумаги потолще и до того, как мы успеваем сообразить, что она собирается делать, опускается во всём своём наряде, включая высокие каблуки, на четвереньки, протягивает лист бумаги так называемой осе и нежно бормочет: « viens mon bébé »
Но «детка» не торопится к «мамочке», а пожужживая, пытается не взойти на лист А4 – что за неинтересный аэродром ей предлагают.
« Viens mon bébé, viens » – толстый насекомый милостиво переполз на белую бумагу, Фредерик распахнул окно – зверь раскрыл крылья и полетел прямиком к отцветающей за окном магнолии.
***
Вечером мы встретились с Машкой – нога за ногу добрели до кафе на почти пешеходной улице Buci (только сумасшедшие машины туда забредают, чтоб медленно проползать среди прохожих людей и собак, и тихо проезжих велосипедов) – и уселись за столик - белое пиво нами любимое попивать, да глазеть по сторонам. Двое чёрных ребят ходили по мостовой колесом, да так здорово, что им зааплодировали люди из нашего кафе и из кафе напротив. Шли мужики в ярких шарфиках, дети с ранцами и дети с куклами, и дети, которых собаки тащили на поводках. Две знакомых между собой собаки – гладкий щенок джека рассела и кудлатое чудище в два раза большего размера встретились у входа в булочную и радостно запрудили проход.
А потом мы услышали то ли козу, то ли овцу. «Мееее – потом ещё раз – мееее» – показался велосипед. На нём ехал человечьего вида господин и радостно мекал. До сих пор такое натуральное меканье я слышала только у Бегемота, за которым в горах идут ягнята, а взрослые овцы, к неудовольствию главных баранов, выстраиваются амфитеатром и ему внимают.
Ещё один велосипедист проехал – восклицая себе под нос: «будуду, будуду». Остановился возле нашего кафе человек с папкой подмышкой, как-то сразу опознаваемый, как рассеянный участник какой-нибудь научной конференции, по бормотанью в усы судя, – американец.
Мы сидели и болтали о том, что наша жизнь тут, ходит с нами, дышит, – руку протянуть – и вот молодая мама, холодный борщ в театральной столовой летом... И Машка, гуляя с Таней по лесу, в каждом шмеле видела всех прошлых шмелей...
И я весенним вечером встретила Ваську на платформе на Сен-Мишеле, и мы пошли куда глаза глядят, уселись под зонтиком, и он пил leffe, и никак не мог понять, как я могу пить белый дурацкий hoegaarden...
А потом стали медленно наползать невесомые весенние сумерки, и Машка купила сиреневый душистый горошек в цветочном магазине на Buci, в том, возле которого есть мамина фотка в 89-ом в первый её приезд. И мы поехали домой.
Когда мы выходили из автобуса, было уже совсем темно.
Как сохранить кусок рассвета?
Поймать за хвост кусок весны?
Иначе тут же станет лето
Шуршать приходом тишины...
которой не дождались в прошлом году... Когда нежаркое тепло по коже, когда сладкая тоска от слепящих летящих белых деревьев, на которые нельзя наглядеться. Я прибегала с работы, хватала Ваську с Катей, и – в лес, к пруду, где васькин любимый пень, – он очень обижался, если на этом пне сидел кто-нибудь посторонний... На обратном пути нам встречался на скамейке старик со старой седомордой толстой собачкой. Потом перестали они встречаться, и мы стали садиться на эту скамейку... Теперь иду мимо неё – пустой деревянной беспамятной...
***
Вчера в середине дня позвонил мне наш директор с вопросом, не отобедаю ли я с ним бутербродом у него в офисе, если нет у меня других планов, а заодно и поговорим про всякое-разное. Я слегка взволновалась, испугавшись, что он попытается у меня выведать, не уйдёт ли от нас Лионель, у которого после прошлогодних успехов появились шансы на академическую позицию, и как раз вчера был очень важный доклад...
Посвящать во всё это директора совсем не хотелось...
Но нет, он позвал меня, чтоб обсудить будущую параллельную программу по-английски и прочие новшества, в которые меня впряг.
Едим мы бутерброды, пьём кофе, и вдруг взгляд директорский падает на пол, под стол, и он крайне заинтересованно призывает меня поглядеть – «ой, а кто это, что это за зверь?»
По полу ползёт довольно большое насекомое со сложенными крыльями и торчащим, похоже, что хвостом. «Хм – говорю – у него есть хвост». «Нет – возражает Фредерик – у него крылья»
«И крылья, и хвост» – подтверждаю я.
Тут через открытую дверь он видит, что по коридору проходит секретарша языковой кафедры Кристин. Это такая элегантная, любящая одеться в юбку и туфли, дама лет шестидесяти с хвостом. Большая кошколюбка, - через кошачий приют, в котором она работает по викендам, у нас появилась Гриша.
– Кристин, вы что-нибудь понимаете в насекомых ? Поглядите!
Не сняв плаща, и с каким-то письмом в руке Кристин заходит в кабинет. Невозмутимое животное продолжает медленно ползти по своим делам.
«Это такая, вроде как, оса – говорит Кристин – её надо выгнать на улицу, она кусается.»
Смотрит с сомнением на письмо у себя в руках и решает, что оно не подходит для того, чтоб им, как орудием, осу гнать.
Хватает со стола лист бумаги потолще и до того, как мы успеваем сообразить, что она собирается делать, опускается во всём своём наряде, включая высокие каблуки, на четвереньки, протягивает лист бумаги так называемой осе и нежно бормочет: « viens mon bébé »
Но «детка» не торопится к «мамочке», а пожужживая, пытается не взойти на лист А4 – что за неинтересный аэродром ей предлагают.
« Viens mon bébé, viens » – толстый насекомый милостиво переполз на белую бумагу, Фредерик распахнул окно – зверь раскрыл крылья и полетел прямиком к отцветающей за окном магнолии.
***
Вечером мы встретились с Машкой – нога за ногу добрели до кафе на почти пешеходной улице Buci (только сумасшедшие машины туда забредают, чтоб медленно проползать среди прохожих людей и собак, и тихо проезжих велосипедов) – и уселись за столик - белое пиво нами любимое попивать, да глазеть по сторонам. Двое чёрных ребят ходили по мостовой колесом, да так здорово, что им зааплодировали люди из нашего кафе и из кафе напротив. Шли мужики в ярких шарфиках, дети с ранцами и дети с куклами, и дети, которых собаки тащили на поводках. Две знакомых между собой собаки – гладкий щенок джека рассела и кудлатое чудище в два раза большего размера встретились у входа в булочную и радостно запрудили проход.
А потом мы услышали то ли козу, то ли овцу. «Мееее – потом ещё раз – мееее» – показался велосипед. На нём ехал человечьего вида господин и радостно мекал. До сих пор такое натуральное меканье я слышала только у Бегемота, за которым в горах идут ягнята, а взрослые овцы, к неудовольствию главных баранов, выстраиваются амфитеатром и ему внимают.
Ещё один велосипедист проехал – восклицая себе под нос: «будуду, будуду». Остановился возле нашего кафе человек с папкой подмышкой, как-то сразу опознаваемый, как рассеянный участник какой-нибудь научной конференции, по бормотанью в усы судя, – американец.
Мы сидели и болтали о том, что наша жизнь тут, ходит с нами, дышит, – руку протянуть – и вот молодая мама, холодный борщ в театральной столовой летом... И Машка, гуляя с Таней по лесу, в каждом шмеле видела всех прошлых шмелей...
И я весенним вечером встретила Ваську на платформе на Сен-Мишеле, и мы пошли куда глаза глядят, уселись под зонтиком, и он пил leffe, и никак не мог понять, как я могу пить белый дурацкий hoegaarden...
А потом стали медленно наползать невесомые весенние сумерки, и Машка купила сиреневый душистый горошек в цветочном магазине на Buci, в том, возле которого есть мамина фотка в 89-ом в первый её приезд. И мы поехали домой.
Когда мы выходили из автобуса, было уже совсем темно.
