(no subject)

Сильвия Плат в Васькином исполнении

В ЕЖЕВИКЕ

Никого, ничего на тропинке.
Одна ежевика. Блеск её чёрен.
Ежевика по обе стороны. Ежевичная аллейка
Вьётся вниз, как жёлтая змейка,
И в конце её дышит море.
Ягоды крупней, чем подушки пальцев –
Живая изгородь, усыпанная зрачками.
Молчаливые зрачки на меня пялятся,
И красный сок стекает по пальцам –
10 Я не спросила, может мы – одной крови с вами?
Наверное, я понравилась этим ягодам:
сплющивая чёрные бока,
Они прижимаются к моей бутылке молока...

Над головой птицы – обрывки крикливых стай,
Клочки сожжённой бумаги вертятся в бледном небе –
В один протестующий крик слиты их голоса,
И кажется – моря здесь нет и никогда не было.
Высокие поля светятся изнутри – всё в зелёном огне.
Подхожу – куст усыпан жуками: вот
Чёрно-зелёные брюшки,
узоры крылышек, как на полотне
Театра теней. Медовый ягодный праздник раз в год
Ошеломил их, и они поверили в райское небо...
Ещё поворот – и ежевики нет, как не было:

Море – вот единственное, что сейчас появиться должно.
Между двух скал ветер в лицо, как в трубе –
Хлопает незримым бельём на незримой верёвке. Но
Не верится, что эти холмы преданы столь грубой судьбе.
Нежные и зелёные,
30 Ну как могут они пережить такие рваные и солёные
Ветры?
Последний зигзаг делаю по овечьей тропе,
Она выводит меня на северную сторону:
Рыжая скала над пустотой встала,
И ничего нету,
Кроме серебряного света и гулкого простора,
Словно ювелиры бьют и бьют по неподатливому металлу...

23 сентября 1961

А в июне ягод ещё нет, ежевика цветёт.

(no subject)

Вдоль моря - от пляжа Pentrez к пляжу Sainte-Anne.

Сделав два шага в сторону от приморской тропы, наткнулись на поле люцерны. По полю неслась нам навстречу (а скорей навстречу своему человеку) собака, её видно не было - только уши то и дело выпрыгивали из травы.

( Read more... )

(no subject)

На видео танцующего в день музыки Парижа непонятно, как столько народу помещается на набережной – нечего и пытаться швыряться яблоками. И танцуют все – во всяком случае, под музыку качаются.

И тут же из моего мешка с сокровищами, или всё-таки из сундука? – сундук надёжней, в нём дырок нет – но боюсь, что как раз дырки-то есть в моём хранилище – иногда что-то из них вываливается в высоченную траву – и ищи-свищи – так что из мешка – снип-снап-снурре – выскочил солнечный вечер 96-го года. Васька чуть впереди, и Марья. А я рядом с Синявским и мамой. Синявский был страшно любопытным – в тот день музыки он в подробностях расспрашивал маму про жизнь в деревне Корвала на Вепской возвышенности, где родители купили избу и ездили туда каждое лето. Синявский идёт небыстро, шаркая. Марья оборачивается, оглядывает отряд. Всё ж она фельмаршал, и мы не просто бредём, а спешим по их пригородной улице к электричке.

Предзакатно – янтарные косые лучи упираются в листья.
А потом, когда вернулись из центра, на площади перед вокзалом – под танго пары.

Синявскому оставалось жить меньше года, маме меньше года быть совсем собой.

Безжалостный чёрный паровоз свистел, и медленно, и быстрей-быстрей крутились красные колёса.

И веку недолго оставалось, уже скакали на табло у Бобура секунды, оставшиеся до 2000-го.

А мы застыли в меду на этой пригородной улице – вот они мы – в нас упираются косые вечерние лучи.

Как же так случилось, что мы тихой сапой делаемся старшими? Мы, зловредные бумеры, когда-то узнавшие, что не бывает тридцати, а только двадцать десять.