(no subject)

[mbla]

Жара грянула первого июня. Собиралась с пятницы – и вот. Правда, всего лишь на день, предвкусьем лета. Завтра благостный дождь обещают, а сегодня под окном устроили фонтан – не в первый раз. Фонтан из люка – аж до третьего этажа. Так что я из окошка сверху вниз глядела на купанье – мальчишки заскакивали в него с визгом, выскакивали с выпученными глазами, девчонки на них глядели, и отцы с матерями тоже благожелательно поглядывали на это безобразие – экий расход воды. Мне очень хотелось выкупаться, но я всё ж подумала, что нехорошо пользоваться чужим свинством.

Совсем летние выходные. Вчера мы с Бегемотом и Ксавье были в гостях у подруги Ксавье – очень симпатичной профессорши, у которой лет двадцать назад он учился истории античности, когда после инженерной школы решил выучиться чему-нибудь бесполезному и приятному, и пошёл в институт Восточных языков учить персидский. Сидели в прохладной гостиной с деревянными балками – и в открытую дверь в сад, и в открытые окна лезли розы. В саду мы посидели совсем чуть-чуть – выпили по паре бокалов её чёрносмородиновой наливки – получше той, что в магазине, – смешав её с эльзасским белым – и ушли в прохладный дом.

В пятницу мы с Альбиром, с Маринкой и с Бегемотом сходили на выставку из коллекции Курто. Цивилизованные люди знают, кто такой был этот успешный капиталист первой половины двадцатого века с социалистическими взглядами и твёрдой точкой зрения, что искусство должно принадлежать народу, и бывали в Лондоне в его музее. А мы вот, дикие, впервые о нём услышали.

Выставка в моём любимом доме-ките в Булонском лесу, там где была выставка из коллекции Штукина-Чукина (Щукина).

Нового, неизвестного в репродукциях, там мало, а что даже где-то когда-то живьём я видела, но такая радость встречи с давно родным – и вообще – радость – рот до ушей – как часто, когда глядишь на импрессионистов и постимпрессионистов. Курто, в основном, их собирал, после того, как когда-то увидел их на выставке в Национальной галерее.

Мане – самый знаменитый – бар Фоли-Бержера, но я больше люблю другой бар – с сидящим мужиком, подавальщицей с кружкой пива в руках – столько там утверждения повседневности в её обыденной радости – вот уж больше ста лет – усталый мужик за столиком, пиво, хитроватая морда подавальщицы – глядят на нас, а мы на них.

У Моне – Средиземное море, горки, сосна огромная.

Сезанновские мужики в карты играют, а ещё гора Сен-Виктуар – и это же вид с тех самых виноградников, по которым мы бродили – один раз в мае, один раз в конце октября, когда они рыжели, краснели...

Цветущие персики у Ван-Гога летят над долиной.

А ещё одна из лучших ню Модильяни – у Модильяни бывает, что люди так же прекрасны, так же дышат, такие же живые, как самые волшебные олени.
А ещё акварели Тёрнера, и среди них одна – море почти спокойное, и на пляже собака – она потерялась, может, это после кораблекрушения, и люди все погибли, – и это собачье отчаянье и одиночество – заполняют воздух.

А потом мы прошлись через Булонский лес – естественно, там народ, какие-то детские развлекаловки, и дети несут за ниточки разных воздушных не шариков, а зверей, и звери парят над ними – больше всего единорогов и кошек, но попадались и паровозы с удивлёнными глазами и зубастой улыбкой.
В Булонском лесу у канадских гусей вывелись гусята, серые гадкие утята, и матушка гусыня вывела их на дорожку – сначала она шла впритык за мальчишкой лет пяти – доставала ему чуть не до плеча, гусята за ней, а потом повела их к столикам, где чего-то люди ели – то ли приучать их с младых лап просить милостыню, то ли рэкетом заниматься.

И дополнительным бонусом – белое пиво у метро – и люди мимо-мимо, а над ними паровозики, кошки, единороги...