(no subject)

[mbla]

Когда-то брали мы траву-метёлку – конечно, названия у этих трав есть, но звали их просто метёлками, и по определителю Нейштадта трудно одну метёлку от другой отличить – вот двумя пальцами провести по травине снизу вверх, крепко, так чтоб метёлка в руках осталась – петушок, или курочка? Иду, метёлки щекочутся, рука к ним тянется. А кто петушок, кто курочка? Кажется, курочка, когда в пальцах круглая аккуратная метёлочка – веник Дюймовочки, а петушок – хохол торчит вверх решительно.

Про ромашку понятней – «уж ни кукушкам, ни ромашкам я не верю» – любит-не любит-плюнет-поцелует-к сердцу прижмёт – к чёрту пошлёт. Обрываешь безжалостно лепестки, пока не останется жёлтая серединка.

Вот эти метёлки, ромашки, берёзовые кроны в густой синеве – и не то чтоб вчера, или там год назад – в параллельной вселенной, за железной дверцей, вроде печной. И все, глядящие со старых фоток – встань передо мной, как лист перед травой, – штандер, такой-то, Али-баба, иди сюда!

А как человек обрастает бумагами, письмами, фотками. Расплывались чернила, желтела бумага. Глупая тётенька Шульженко пела про пожелтевшую пачку старых писем, вызывая смесь смеха и умиления у мамы, певшей под рояль и её тоже.

Слова напечатанные, на подсвеченном экране компа, – они не желтеют, не пахнут старой бумагой – важно ли это?

А вот собаки не умеют писать и читать... Не отослать им записку в бутылке, чтоб кто-то поймал на другом берегу через сколько-то лет, вынул подмокший листок... Только на нас у них и надежда, но они и не думают о вечности...

Идёшь-идёшь через луг, петушок или курочка? – рвёшь метёлки... А за лугом тёмный лес, озеро, где поют лягушки слаще соловьёв...