mbla | Мои коммуналки

Вслед вот этому

Мы жили в трёхкомнатной коммуналке.

Две комнаты у нас – одна соседская. И мы, конечно, теснили соседей, что говорить - наша книжная полка стояла в общем коридоре, и мы по ночам сидели и болтали, принимали гостей в здоровенной кухне неправильной формы.

Когда-то всю квартиру занимала бабушка с мужем (отчимом моего отца) и тремя мальчишками – папой и двумя двоюродными папиными братьями, детьми бабушкиной сестры, – сестру посадили, а мужа её расстреляли, бабушка с мужем забрали двоих мальчишек.

Квартира была кооперативная, если б мне в детстве об этом не сказали, я б и не знала, что были кооперативы в 30-ые годы.

Во время войны бабушка с детьми уехала в эвакуацию в Пензу, где жила ещё одна её сестра – замужем за сталинским партийным работником, из тех, кто пришёл на смену расстрелянным. Партийный работник бабушку с детьми взял - детей на тот момент оставалось двое, старший сын сестры уже вырос. Папа ушёл на войну в 44-ом.

Когда бабушка вернулась из эвакуации, в квартире уже поселились соседи – дядя Гриша с тётей Тасей.

Девятнадцатилетний папа жил в Берлине – военным переводчиком при высоком начальстве.

В эту квартиру папа привёл маму за девять месяцев до моего рождения. В нашем семействе говорили, что дети рождаются от штампа в паспорте. Впрочем, штампа не было – мамин отец сидел, а папа заканчивал институт.

Бабушкин муж умер задолго до появления мамы. У бабушки был «друг» – он нам всё детство шоколадки дарил. Мама как-то мне рассказала, что бабушка стеснялась их с папой, поэтому друг МатвейСаич вечером делал вид, что уходит домой, громко топая доходил до двери на лестницу, хлопал ею, а потом босиком на цыпочках крался обратно в бабушкину комнату.

Дядя Гриша был тихий милый человек, только примерно раз в месяц он напивался, а когда напивался, почему-то начинал рассуждать о вреде филармонии. Право, не знаю, чем ему именно филармония так насолила, но просто вынести он не мог, когда пьян, что люди ходят в такое гадкое место, а другим людям ещё и деньги платят за то, что они пиликают.

Бабушка же моя, показывая свой большой ум, с дядей Гришей о филармонии беседовала. Сидела на кухне и переубеждала.

Звали эту бабушку бабой Розой, работала она до самой смерти юрисконсультом в управлении торговли, так что в праздники нам доставались продуктовые пакеты, по которым можно было следить за падением советской экономики – в моём раннем детстве в пакетах была икра, а к концу школы - селёдка да солёные огурцы.

Тётя Тася, дядигришина жена, отличалась непомерной завистливостью – если у мамы или у бабушки что-нибудь появлялось – платье какое-нибудь, или сумка, ей совершенно необходимо было тут же купить себе похожее.

Видимо, завистливость до добра её не довела, и к концу нашей жизни в этой квартире она сошла с ума – ей чудилось, что за ней ездят чёрные машины.

Меня тётя Тася один раз спасла – когда в пятом классе я вылила водку из графина в маленький ковшик, утопила там зелёный листик и поставила ковшик на газ, чтобы выделить хлорофилл, то на моё счастье тётя Тася вошла в кухню как раз, когда пламя взвилось, как мне казалось, до потолка – и потушила газ.

Одна комната была родительской – мы жили там вчетвером – папа, мама и мы с Машкой – тахта, кровать, диванчик, письменный стол, стулья. Когда родители уходили вечером в гости, мы с Машкой прыгали со стула на стул, на тахту, но, кажется, всё-таки на стол не запрыгивали.

Один мой знакомый голландец, часто ездивший в Россию, изумлялся, – сколько же у людей в России хлама.

К счастью, ели мы на кухне – за большим столом, а у дяди Гриши с тётей Тасей стол был маленький, так что определённо мы их подавляли. Впрочем, нас было пятеро, а их только двое.

Бабушка жила в комнате с роялем. Рояль достался маме от любовника бабушкиной сестры (другой бабушки – Бабани), который после революции уехал в Швецию, а бабушкина сестра Галя осталась строить советскую власть.

Мама играла на рояле и пела – всё на свете – романсы, советские песни, Окуджаву, Галича, частушки. И это было огромное детское счастье – поющая мама за роялем.

За этим же роялем давилась музыкой я – самое смешное, что меня не заставляли – я просто долго не могла заставить себя сказать маме, что я НЕ ХОЧУ.

До машкиного рождения в родительской комнате проживал на раскладушке один их приятель – он разошёлся с женой, и его собственная мама выгнала его из дома, – ей было стыдно перед соседями. Потом он женился на женщине с квартирой.

Когда мне было лет 13, нас с Машкой обменяли на рояль, и мы стали ночевать в бабушкиной комнате – я громко возмущалась и не соглашалась на обмен, меня увещевала мамина подруга, повторяя, что я же большая девочка…

(продолжение вскоре последует)