Третья часть без названия
Sep. 24th, 2013 04:30 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
mbla2. Первые гости из России
3. После возвращения из нашего Тур-де-Франса у мамы оставалась ещё пара месяцев в Париже. Ей страшно хотелось добраться до Васьки.
Я даже удивилась её настойчивости – в моей голове Васька был почти утерянным другом юности, и я не понимала тогда, что, с перерывом на васькину кочевую жизнь в степях и на севере, а потом на эмиграцию, они дружили всегда.
Когда Васька уехал, он прервал связи практически со всеми близкими, оставшимися в России, – он же был не просто эмигрант, а человек, с головой и с ногами вовлечённый в антисоветскую деятельность.
Его однажды упомянули в какой-то из советских газет в заметке про злостных неблагодарных предателей родины, где про Ваську сообщалось, что «он крестил свою жену Виолетту».
Надо сказать, что последние двадцать лет васькин атеизм был чрезвычайно воинственным, любимым его словом для обозначения сильно православных людей было «свечкодуи». К католикам он относился несколько мягче.
Подозреваю, что когда-то было не так, хоть он и утверждал, что с церковными людьми он имел дело, только как с временными союзниками – он с ними дружил «против советской власти».
Васька гордился тем, какой он актёр, любил повторять, что он входил в мечеть, как мусульманин, в синагогу, как еврей, ну, и так далее...
На самом деле, конечно, вообразить Ваську верующим абсолютно невозможно, разве что в античных богов (в конце концов он же из козлоногих сатиров!), с которыми и подраться можно.
Думаю, что в те времена, когда церковь на Западе была отчётливо антисоветской институцией, он всё-таки не чисто прагматически с ними имел дело, а ещё и с симпатией относился к какой-то обрядовой стороне. Впрочем, он это яростно отрицал.
В общем, я его дразнила, цитируя заметку о крещении жены Виолетты, впрочем это единственная фраза, которую я оттуда помнила. А он отлаивался: «что я тебе поп что ли? Не я крестил, поп крестил»
Так или иначе, Васька не мог открыто сохранять связь с людьми в России – за такие дела эти люди могли и работы лишиться. А если учесть, что у моего папы была третья форма секретности, та, что у половины советских инженеров, и он подписывал бумагу, что не будет общаться с иностранцами, речи быть не могло о том, чтоб получать от Васьки письма напрямую...
Не напрямую связи тоже не было – её ведь надо было организовывать, общего круга друзей не было, ну и, надо сказать, Васька вообще писем писать не любил и, честно говоря, не писал. Все его связи с людьми из России были прерваны, потом возобновились либо с теми, кто уехал на Запад, либо уже когда Россия открылась.
Найти Ваську однако оказалось очень непросто. У нас практически не было знакомых ни в литературной, ни в реально политической парижской эмиграции, поэтому не очень было понятно, у кого и спрашивать.
Обратились мы ко всем известной Марише – большой весёлой курносой тётке, – заведующей НТС-овской конторой по раздаче книг. В четырёх городах (в Париже, в Риме, в Лондоне и в Нью-Йорке) были такие конторы, в их задачу входила переправка в СССР изданных на Западе книг. Эти конторы финанисировало ЦРУ, и я бы сказала, что эта цру-шная «культурная» деятельность способствовала попаданию в Союз тех книг, которые нам иногда доставались – чаще всего на ночь, на две...
Книжки в этих конторах болтались самые разные. К примеру, в парижской лежала огромная стопка с «Портретом художника в юности». Перевод, впрочем, был хуже, чем тот, в котором этот Джойс вышел то ли в «Иностранке», то ли в «Дружбе народов». Был там Набоков. А ещё была давно мной любимая книжка «неподцензурные частушки», изданная в Израиле с многомудрым предисловием, автор которого, доктор наук, рассуждал о том, что в России не распространён гомосексуализм – вот ведь и частушек нету на эту тему.
Кроме частушек, в той книжке были ещё и надписи на стенах общественных уборных («на стенах этого сортира пишите юмор и сатиру»), и первая весёлая чернуха.
Читая этот дивный сборник в парижском книжном магазине Каплана, как-то раз едва не свалился со стремянки Фельштинский. Давно это было. Нам было лет по двадцать восемь. Фельштинский ещё не был знаком с Березовским, да и Березовский, надо полагать, был тогда аспирантом, как и Юрка, который будучи аспирантом, был уже известен в русской политизированной эмигрантской среде, благодаря написанной им не вполне убедительной книге об убийстве Мирбаха (о том, что его убили большевики).
Частушки в книжном пылились на верхотуре, под потолком. И очень немаленький Юрка, открывший их прямо на стремянке, начав ржать, изрядно эту стремянку раскачивал.
В основном, увы, болтались в конторе идиотские устаревшие политические книжки.
Как торжественно говорил Маришин заместитель (не-помню-как-его-зовут): «Набоковым советскую власть не свергнешь».
На самом деле, хорошие книги попросту уходили, как горячие пирожки – и раздатчики их с удовольствием брали, и в 88-ом первые приезжие из России.
Васька страшно любил эту работу по раздаче книг. Ездили парами, его напарником чаще всего был его большой приятель Арик Вернер – журналист, фотожурналист, всю жизнь снимавший фигурное катанье и знакомый, кажется, со всеми в фигурнокатательном мире, столь же закнутом, как и разные другие миры. Живёт Арик в Кёльне.
Когда какой-нибудь советский корабль приходил в европейский порт, ребятам звонили, и они мчались на встречу с моряками – пить пиво, болтать, а заодно и книжки раздавать.
Моряки довольно охотно брали литературу, даже заказывали вполне определённые книги. Васька в мемуарах об этом пишет. Он страшно любил эти поездки, они были приключенческие, контрабандистские.
Часто ребята срывались с места ночью, катили, превышая скорость, в какой-нибудь Роттердам. Голландию Васька знал, как свои пять пальцев.
Небось, бОльшая часть этих книжек попадала потом на чёрный рынок, но ведь и там кто-то рисковал, покупал...
Иногда удавалось договориться с дальнобойщиками, и книжки уходили в запечатанных грузовиках...
В 88-ом в маленькую пыльную квартирку на Гиацинтовой улице, где размещалась контора, повалили первые приезжие из России.
Мариша с наслаждением с ними болтала на почти идеальном, но как выражался Васька, безидеомном русском, и раздавала направо и налево книжки из изрядно похудевших стопок.
Про себя Мариша охотно рассказывала, говорила всем, что она – потомственная НТС-овка.
Её отец, французский инженер Владимир Иванович Жестков, выросший из мальчишки-бывшего белогвардейца, сохранил на всю жизнь военную выправку, целовал дамам ручки и до самой смерти пил водку, а умер он то ли в 98 лет, то ли в 99. Начиная с его 95-ти Мариша стала отсчитывать его возраст назад от ста: минус 5, минус 4...
А тогда, в 88-ом, он был хоть куда, в свои 80 с немалым хвостом ездил вдвоём с внуком-младшеклассником на юг, в Грасс. И даже варил там обеды.
Мариша жила совсем рядом с отцом.
Каждый вечер она к нему заходила. Когда Жесткову было примерно минус три, я спросила у неё, пьют ли они чай по вечерам. Мариша подбоченилась: «Почему же чай, – он водку, я вино!»
Но добавила, что переправу через Дон в 18-ом году папа помнит в деталях, а вот, что он ел на завтрак, забывает.
С другой стороны, переправа через Дон определённо интересней завтрака.
На вопрос про Ваську Мариша ответила, что с тех пор как Бетаки переехал в загородный дом, он исчез, и никто ничего про него не знает, и телефона ни у кого нет.
Оставалась ещё одна возможность – волшебный французский предмет по имени «минитель», задержавший на несколько лет французскую компьютеризацию.
Это был такой ящичек с клавиатурой и экраном, его бесплатно выдававали на телефонных станциях. Он умел искать адреса и телефоны. И время прибытия самолётов.
Бегемот потыкался-потыкался, и Ваську нашёл.
На следующий день после того, как мама Ваське позвонила, он за ней заехал – я его не видела, может, вообще на занятиях была, а может, мама одна спустилась вниз, где Васька ждал её в машине.
Вечером он её привёз домой, но не зашёл. Слегка ошарашенная мама, у которой в голове был лохматый орущий тощайший доотъездный Васька, говорила: «Представляешь, у Васьки был инфаркт, и у него чуть-чуть животик...» Орал Васька, впрочем, как прежде. А было и ему, и маме на год меньше, чем мне сейчас...
Ещё она рассказала, что Васька возил её в свой дом недалеко от Версаля (вообще-то условное недалеко, – дом в деревне в лесу Рамбуйе), и что он кормил её голландским супом из мидий.
Васька одно время любил варить этот суп из ободранных замороженных мидий с картошкой и прочим прикладом.
По-моему, Васька с мамой стали общаться чуть ли не каждый день. Я уходила на занятия, Бегемот тоже уходил в университет, а Васька заезжал за мамой и вечером её привозил.
Тогда передвигаться на машине по Парижу было куда проще. И пробок было меньше, и главное, можно было парковаться чёрте как и не платить за это штрафов. На некоторых широких улицах машины стояли посредине, но удобней всего было бросить машину на каком-нибудь мосту. На мостах, несмотря на формальный запрет, парковались вдоль тротуаров, как на улицах.
Однажды днём я напросилась с ними погулять. Не помню уж, где мы встретились, но Васька повёл нас на Эспланаду, к дворцу Инвалидов.
***
...На Эспланаде –
день морозный и пустой.
И позолоты припорошенная ложь
Твердит, что купол Инвалидов не похож
На Исаакиевский купол золотой.
Три фонаря, три фонаря – такой уж мост.
И повторенье их напомнит наконец,
Что за три тысячи остекленелых вёрст
Есть у него,
чуть подлиннее, мост-близнец.
Те два моста – они похожи неспроста,
А фонари – их силуэт слегка кривой.
И врут тройные фонари на двух мостах
О том, что Сена перемешана с Невой,
Что не в Париже, не сегодня, не вчера,
Что где-то в прошлом,
что когда-то на Восток...
Всё перепутано, как тёмный сон с утра,
Всё перепрятано, как боль руки в висок,
Всё перемотано, как хаос проводов,
Как телефонов неживые голоса,
Когда короткий для чего-то врёт гудок,
Загнав спрессованную вечность в полчаса –
А в ней никак не досказать, не домолчать,
Недопонять и не додумать, и недо...
Пустая трубка сообщает верхним "до"
О том, что линия загружена опять...
Гудки ритмичны – как тройки фонарей,
Гудки привычны, как машины на мостах,
И безразличны, как безлиствие аллей
На Эспланаде...
1991 г.
Васька был не тот, не из моего детства. Слегка облезший, средних лет, невесёлый... Вот как на этих фотографиях. Я-то помнила нечёсаную гриву, горящие глаза.
Правда, говорил он с прежней страстью, размахивал руками, показывал, рассказывал.
А потом вдруг захотел жрать и как-то робко потащил нас в дурацкую забегаловку.
Я не знаю почему, не могу этого объяснить, но что-то меня тогда укололо – вот эта забегаловка вроде Макдональда, Васька, схвативший какую-то котлету с картошкой, – почему-то пронзившая на минуту жалость, – та, что с нежностью пополам.
Тогда-то я не знала, насколько Васька не выносит голода... Как злится... Однажды в Бретани в Сен-Геноле все крепарни часов в пять вечера были закрыты, негде было нам поесть блинов, на которые мы рассчитывали. Васька голоднющий злющий... К счастью, на пути нам попался магазин-склад местных рыбных консервов. Васька с наслаждением и жадностью пожирал сардины из банки – настроение у него сразу улучшилось, и он утверждал, что местные сардины волшебно вкусны. Потом, каждый раз попадая в Сен-Геноле, он вспоминал про этот замечательный магазин, но всегда там почему-то оказывалось закрыто.
И не знала я тогда и про то, как этой зимой я буду уговаривать Ваську поесть, как буду покупать на рынке хоть свиное филе, хоть телятину, – а я ведь его держала на жёсткой диете – что угодно– лишь бы он это что-то с удовольствием съел...
Настаивать по телефону в двенадцать дня, что пора пить кофе... А Васька радовался, когда есть ему вдруг всё-таки хотелось, звонил мне и хвастался... Этой жуткой нескончаемой зимой...
продолжение следует
3. После возвращения из нашего Тур-де-Франса у мамы оставалась ещё пара месяцев в Париже. Ей страшно хотелось добраться до Васьки.
Я даже удивилась её настойчивости – в моей голове Васька был почти утерянным другом юности, и я не понимала тогда, что, с перерывом на васькину кочевую жизнь в степях и на севере, а потом на эмиграцию, они дружили всегда.
Когда Васька уехал, он прервал связи практически со всеми близкими, оставшимися в России, – он же был не просто эмигрант, а человек, с головой и с ногами вовлечённый в антисоветскую деятельность.
Его однажды упомянули в какой-то из советских газет в заметке про злостных неблагодарных предателей родины, где про Ваську сообщалось, что «он крестил свою жену Виолетту».
Надо сказать, что последние двадцать лет васькин атеизм был чрезвычайно воинственным, любимым его словом для обозначения сильно православных людей было «свечкодуи». К католикам он относился несколько мягче.
Подозреваю, что когда-то было не так, хоть он и утверждал, что с церковными людьми он имел дело, только как с временными союзниками – он с ними дружил «против советской власти».
Васька гордился тем, какой он актёр, любил повторять, что он входил в мечеть, как мусульманин, в синагогу, как еврей, ну, и так далее...
На самом деле, конечно, вообразить Ваську верующим абсолютно невозможно, разве что в античных богов (в конце концов он же из козлоногих сатиров!), с которыми и подраться можно.
Думаю, что в те времена, когда церковь на Западе была отчётливо антисоветской институцией, он всё-таки не чисто прагматически с ними имел дело, а ещё и с симпатией относился к какой-то обрядовой стороне. Впрочем, он это яростно отрицал.
В общем, я его дразнила, цитируя заметку о крещении жены Виолетты, впрочем это единственная фраза, которую я оттуда помнила. А он отлаивался: «что я тебе поп что ли? Не я крестил, поп крестил»
Так или иначе, Васька не мог открыто сохранять связь с людьми в России – за такие дела эти люди могли и работы лишиться. А если учесть, что у моего папы была третья форма секретности, та, что у половины советских инженеров, и он подписывал бумагу, что не будет общаться с иностранцами, речи быть не могло о том, чтоб получать от Васьки письма напрямую...
Не напрямую связи тоже не было – её ведь надо было организовывать, общего круга друзей не было, ну и, надо сказать, Васька вообще писем писать не любил и, честно говоря, не писал. Все его связи с людьми из России были прерваны, потом возобновились либо с теми, кто уехал на Запад, либо уже когда Россия открылась.
Найти Ваську однако оказалось очень непросто. У нас практически не было знакомых ни в литературной, ни в реально политической парижской эмиграции, поэтому не очень было понятно, у кого и спрашивать.
Обратились мы ко всем известной Марише – большой весёлой курносой тётке, – заведующей НТС-овской конторой по раздаче книг. В четырёх городах (в Париже, в Риме, в Лондоне и в Нью-Йорке) были такие конторы, в их задачу входила переправка в СССР изданных на Западе книг. Эти конторы финанисировало ЦРУ, и я бы сказала, что эта цру-шная «культурная» деятельность способствовала попаданию в Союз тех книг, которые нам иногда доставались – чаще всего на ночь, на две...
Книжки в этих конторах болтались самые разные. К примеру, в парижской лежала огромная стопка с «Портретом художника в юности». Перевод, впрочем, был хуже, чем тот, в котором этот Джойс вышел то ли в «Иностранке», то ли в «Дружбе народов». Был там Набоков. А ещё была давно мной любимая книжка «неподцензурные частушки», изданная в Израиле с многомудрым предисловием, автор которого, доктор наук, рассуждал о том, что в России не распространён гомосексуализм – вот ведь и частушек нету на эту тему.
Кроме частушек, в той книжке были ещё и надписи на стенах общественных уборных («на стенах этого сортира пишите юмор и сатиру»), и первая весёлая чернуха.
Читая этот дивный сборник в парижском книжном магазине Каплана, как-то раз едва не свалился со стремянки Фельштинский. Давно это было. Нам было лет по двадцать восемь. Фельштинский ещё не был знаком с Березовским, да и Березовский, надо полагать, был тогда аспирантом, как и Юрка, который будучи аспирантом, был уже известен в русской политизированной эмигрантской среде, благодаря написанной им не вполне убедительной книге об убийстве Мирбаха (о том, что его убили большевики).
Частушки в книжном пылились на верхотуре, под потолком. И очень немаленький Юрка, открывший их прямо на стремянке, начав ржать, изрядно эту стремянку раскачивал.
В основном, увы, болтались в конторе идиотские устаревшие политические книжки.
Как торжественно говорил Маришин заместитель (не-помню-как-его-зовут): «Набоковым советскую власть не свергнешь».
На самом деле, хорошие книги попросту уходили, как горячие пирожки – и раздатчики их с удовольствием брали, и в 88-ом первые приезжие из России.
Васька страшно любил эту работу по раздаче книг. Ездили парами, его напарником чаще всего был его большой приятель Арик Вернер – журналист, фотожурналист, всю жизнь снимавший фигурное катанье и знакомый, кажется, со всеми в фигурнокатательном мире, столь же закнутом, как и разные другие миры. Живёт Арик в Кёльне.
Когда какой-нибудь советский корабль приходил в европейский порт, ребятам звонили, и они мчались на встречу с моряками – пить пиво, болтать, а заодно и книжки раздавать.
Моряки довольно охотно брали литературу, даже заказывали вполне определённые книги. Васька в мемуарах об этом пишет. Он страшно любил эти поездки, они были приключенческие, контрабандистские.
Часто ребята срывались с места ночью, катили, превышая скорость, в какой-нибудь Роттердам. Голландию Васька знал, как свои пять пальцев.
Небось, бОльшая часть этих книжек попадала потом на чёрный рынок, но ведь и там кто-то рисковал, покупал...
Иногда удавалось договориться с дальнобойщиками, и книжки уходили в запечатанных грузовиках...
В 88-ом в маленькую пыльную квартирку на Гиацинтовой улице, где размещалась контора, повалили первые приезжие из России.
Мариша с наслаждением с ними болтала на почти идеальном, но как выражался Васька, безидеомном русском, и раздавала направо и налево книжки из изрядно похудевших стопок.
Про себя Мариша охотно рассказывала, говорила всем, что она – потомственная НТС-овка.
Её отец, французский инженер Владимир Иванович Жестков, выросший из мальчишки-бывшего белогвардейца, сохранил на всю жизнь военную выправку, целовал дамам ручки и до самой смерти пил водку, а умер он то ли в 98 лет, то ли в 99. Начиная с его 95-ти Мариша стала отсчитывать его возраст назад от ста: минус 5, минус 4...
А тогда, в 88-ом, он был хоть куда, в свои 80 с немалым хвостом ездил вдвоём с внуком-младшеклассником на юг, в Грасс. И даже варил там обеды.
Мариша жила совсем рядом с отцом.
Каждый вечер она к нему заходила. Когда Жесткову было примерно минус три, я спросила у неё, пьют ли они чай по вечерам. Мариша подбоченилась: «Почему же чай, – он водку, я вино!»
Но добавила, что переправу через Дон в 18-ом году папа помнит в деталях, а вот, что он ел на завтрак, забывает.
С другой стороны, переправа через Дон определённо интересней завтрака.
На вопрос про Ваську Мариша ответила, что с тех пор как Бетаки переехал в загородный дом, он исчез, и никто ничего про него не знает, и телефона ни у кого нет.
Оставалась ещё одна возможность – волшебный французский предмет по имени «минитель», задержавший на несколько лет французскую компьютеризацию.
Это был такой ящичек с клавиатурой и экраном, его бесплатно выдававали на телефонных станциях. Он умел искать адреса и телефоны. И время прибытия самолётов.
Бегемот потыкался-потыкался, и Ваську нашёл.
На следующий день после того, как мама Ваське позвонила, он за ней заехал – я его не видела, может, вообще на занятиях была, а может, мама одна спустилась вниз, где Васька ждал её в машине.
Вечером он её привёз домой, но не зашёл. Слегка ошарашенная мама, у которой в голове был лохматый орущий тощайший доотъездный Васька, говорила: «Представляешь, у Васьки был инфаркт, и у него чуть-чуть животик...» Орал Васька, впрочем, как прежде. А было и ему, и маме на год меньше, чем мне сейчас...
Ещё она рассказала, что Васька возил её в свой дом недалеко от Версаля (вообще-то условное недалеко, – дом в деревне в лесу Рамбуйе), и что он кормил её голландским супом из мидий.
Васька одно время любил варить этот суп из ободранных замороженных мидий с картошкой и прочим прикладом.
По-моему, Васька с мамой стали общаться чуть ли не каждый день. Я уходила на занятия, Бегемот тоже уходил в университет, а Васька заезжал за мамой и вечером её привозил.
Тогда передвигаться на машине по Парижу было куда проще. И пробок было меньше, и главное, можно было парковаться чёрте как и не платить за это штрафов. На некоторых широких улицах машины стояли посредине, но удобней всего было бросить машину на каком-нибудь мосту. На мостах, несмотря на формальный запрет, парковались вдоль тротуаров, как на улицах.
Однажды днём я напросилась с ними погулять. Не помню уж, где мы встретились, но Васька повёл нас на Эспланаду, к дворцу Инвалидов.
***
...На Эспланаде –
день морозный и пустой.
И позолоты припорошенная ложь
Твердит, что купол Инвалидов не похож
На Исаакиевский купол золотой.
Три фонаря, три фонаря – такой уж мост.
И повторенье их напомнит наконец,
Что за три тысячи остекленелых вёрст
Есть у него,
чуть подлиннее, мост-близнец.
Те два моста – они похожи неспроста,
А фонари – их силуэт слегка кривой.
И врут тройные фонари на двух мостах
О том, что Сена перемешана с Невой,
Что не в Париже, не сегодня, не вчера,
Что где-то в прошлом,
что когда-то на Восток...
Всё перепутано, как тёмный сон с утра,
Всё перепрятано, как боль руки в висок,
Всё перемотано, как хаос проводов,
Как телефонов неживые голоса,
Когда короткий для чего-то врёт гудок,
Загнав спрессованную вечность в полчаса –
А в ней никак не досказать, не домолчать,
Недопонять и не додумать, и недо...
Пустая трубка сообщает верхним "до"
О том, что линия загружена опять...
Гудки ритмичны – как тройки фонарей,
Гудки привычны, как машины на мостах,
И безразличны, как безлиствие аллей
На Эспланаде...
1991 г.
Васька был не тот, не из моего детства. Слегка облезший, средних лет, невесёлый... Вот как на этих фотографиях. Я-то помнила нечёсаную гриву, горящие глаза.
Правда, говорил он с прежней страстью, размахивал руками, показывал, рассказывал.
А потом вдруг захотел жрать и как-то робко потащил нас в дурацкую забегаловку.
Я не знаю почему, не могу этого объяснить, но что-то меня тогда укололо – вот эта забегаловка вроде Макдональда, Васька, схвативший какую-то котлету с картошкой, – почему-то пронзившая на минуту жалость, – та, что с нежностью пополам.
Тогда-то я не знала, насколько Васька не выносит голода... Как злится... Однажды в Бретани в Сен-Геноле все крепарни часов в пять вечера были закрыты, негде было нам поесть блинов, на которые мы рассчитывали. Васька голоднющий злющий... К счастью, на пути нам попался магазин-склад местных рыбных консервов. Васька с наслаждением и жадностью пожирал сардины из банки – настроение у него сразу улучшилось, и он утверждал, что местные сардины волшебно вкусны. Потом, каждый раз попадая в Сен-Геноле, он вспоминал про этот замечательный магазин, но всегда там почему-то оказывалось закрыто.
И не знала я тогда и про то, как этой зимой я буду уговаривать Ваську поесть, как буду покупать на рынке хоть свиное филе, хоть телятину, – а я ведь его держала на жёсткой диете – что угодно– лишь бы он это что-то с удовольствием съел...
Настаивать по телефону в двенадцать дня, что пора пить кофе... А Васька радовался, когда есть ему вдруг всё-таки хотелось, звонил мне и хвастался... Этой жуткой нескончаемой зимой...
продолжение следует
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2013-09-24 03:08 pm (UTC)Какое неслыханное устройсво - минитель. А бабуля рассказывала про пневмопочту, и я до сих пор не знаю- может, мне это приснилось в фантастическом сне?
no subject
Date: 2013-09-24 03:13 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-24 04:45 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-24 05:16 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-24 06:59 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-24 07:01 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-24 10:19 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-24 10:18 pm (UTC)А вот что определённо с блокады, Васька так считал, и думаю, так оно и есть - это реакция на холод в помещении. Логика, что можно свитер надеть на него не действовала, в помещении ему было комфортно только, когда в футболке с коротким рукавом можно ходить, ну, или в рубашке. И это, конечно, с блокады
no subject
Date: 2013-09-25 06:06 am (UTC)no subject
Date: 2013-09-24 03:39 pm (UTC)я снимала комнату у его внука Пети с октября 1999 по где-то май 2000, который жил в квартире своего отца, когда тот был где-то за границей (в России?) и пару раз видела ВИ - он жил в том же доме. и Маришу видела - она жила очень рядом.
Владимир Иванович читал с огромной лупой - Мариша ему каждый день распечатывала статьи из интернета, смотрел теннисные соревнования (по-моему, женские) - обсуждал с Петей, показывал свою коллекцию бабочек.
no subject
Date: 2013-09-24 03:48 pm (UTC)Я помню твои про них рассказы. Я Владимира Иваныча видела, пожалуй, в 1990-м. Он был хоть куда!
no subject
Date: 2013-09-24 03:54 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-24 04:17 pm (UTC)А от этого хочется плакать:
Когда короткий для чего-то врёт гудок,
Загнав спрессованную вечность в полчаса –
А в ней никак не досказать, не домолчать
no subject
Date: 2013-09-24 10:19 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-24 06:32 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-24 10:20 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-24 08:09 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-24 08:21 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-24 10:32 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-24 10:32 pm (UTC)Вся эта история с поисками Васьки по минителю - это 88-ой, тот ваш с мамой приезд. Потом до 91-го мы с Васькой периодически виделись, не проявляя к друг другу ровно никакого интереса. А фотки эти 84-го года, но был он ровно такой и в 88-ом. В том посте всё про них написано.
А ты познакомилась с ним, когда мы уже были вместе, наверно, в районе 92-го. Или в конце 91-го. Я не помню, когда ты тогда приезжала. А я, если ты помнишь, приезжала в Бостон в Рождество 88-го и в Рождество 89-го.
no subject
Date: 2013-09-24 09:51 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-24 10:32 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-25 02:43 am (UTC)no subject
Date: 2013-09-25 12:02 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-25 08:24 am (UTC)Незачем добавлять ненужные слова к твоему живому тексту.
no subject
Date: 2013-09-25 12:02 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-25 06:30 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-25 10:52 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-26 04:00 am (UTC)no subject
Date: 2013-09-27 12:09 am (UTC)no subject
Date: 2013-09-27 04:12 am (UTC)no subject
Date: 2013-09-29 08:09 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-30 06:13 pm (UTC)no subject
Date: 2013-09-30 06:58 pm (UTC)У меня есть дневник моей бабушки, когда ей было 17 лет. Не хватило терпения читать, хотя почерк красивый.
no subject
Date: 2013-10-01 08:06 am (UTC)