Из колодца

В среду утром позвонил Бегемот и сказал, что услышал в последних известиях об огромном лесном пожаре возле Борма – ближайшего городка к нашему августовскому раю.

Я кинулась в сеть – мелькнули знакомые названия – и в том числе наш посёлок – разбросанные в лесу дома.

Пожар начался ночью. Ветер – 90 км в час. Верховой лесной пожар. Эвакуировали, сначала сказали, что 10 тысяч человек, потом что 12. Людей из приморского кемпинга у поворота к нашим домам попросту со спальниками отправили на пляж, выгнав из палаток. Людей, спальников не имеющих, отправили в разные общественные помещения в соседнем городке – в школы, в спортзалы.

В сети появились всяческие сообщения, что ад и кошмар, но организовано всё здорово, никакой паники. Утром всех напоили кофе с круассанами – тоже, между прочим, важно.

И главное – в середине дня сказали, что нет погибших, и раненых нет среди «гражданского населения». Несколько пожарных слегка пострадали, неопасно. И жильё тоже не погорело, никакое.
Во вторую половину дня в среду ещё раз загорелось – близко от домов, эвакуировали ещё людей.

У Франсуазы не отвечал мобильник, она не реагировала на мои смс-ки, на мэйл, на голосовое сообщение…

Она собиралась уехать к себе в Тулузу в четверг, а мы хотели выехать в её-наше Лё Гау во вторую половину дня в пятницу, добраться туда среди ночи.

В среду к вечеру я позвонила Нуреддину – преподавателю, который у нас каждый год в конце августа ведёт двухнедельный семинар по математике для желающих повторить школьную программу будущих первокурсников, – чтоб сообщить ему, что у него будет две группы студентов . Я думала, что он на каникулах в Марокко, а он оказался в том самом приморском кемпинге, из которого людей отправили среди ночи на пляж, и они там на песке спальники постелили. Утром их накормили и перевели в спортивный зал.

Когда разрешат вернуться в кемпинг, было неясно.

В четверг утром сообщили, что пожар потушен. Тушили, как водится, с воздуха, рассыпали с самолётов некий противопожарный красный порошок. Танька, которой Бегемот сообщил об этом порошке по телефону, немедленно сделала вывод, пользуясь своим физическим образованием, – небось, CO2 этот порошок выделяет. А я, без физического образования, только подумала – надо же, не солёными грибами, а красным порошком.

И в четверг утром я дозвонилась до Люка – мужа Франсуазы. Он в момент моего звонка ехал по автостраде домой в Тулузу. Франсуаза задержалась на день, решила вернуться в пятницу.

Люк сказал, что после того, как их всех эвакуировали в Ля Фавьер, в соседний посёлок, он взял лодку и приплыл обратно. Единственный способ сообщения – по морю. Дороги были закрыты. Он заночевал в доме. Только потом из разговора с Франсуазой я поняла, что означало слово «заночевал». Наутро, в среду, Люк поднялся в лес, – до линии, по которой ночью прошёл огонь. Сверху оглядел дома – все целы. По его описанию у Васькиной оливы шансы выжить были. Огонь шёл не совсем там.

Мы с Бегемотом выехали в субботу в половине седьмого, – предрекали чудовищную толпу на каникулярных дорогах, и раз уж в субботу, хотелось всё же приехать не слишком поздно.

И да – толпа, как водится, пёрла на юг – в горы, на море. На всей протяжённости южных автострад на световых табло к нам обращалась дорожная администрация с плохо рифмованными призывами не торопиться, останавливаться, будучи за рулём, не болтать по телефону.

Интересно, сколько этим автострадным пиитам платят за строчку?

Васька рассказывал, как он с приятелем, советским алкоголическим поэтом, фамилию которого я забыла, как-то раз пропивали заработанные тем за поэтическое произведение деньги.

Произведение в первой версии звучало так:

Как-то пьяный лёг Степан
С сигаретой на диван.
В результате утром рано
Ни Степана, ни дивана.

Советской власти не понравился трагизм произведения, и во второй версии оно прозвучало так :

Как-то пьяный лёг Степан
С сигаретой на диван.
В результате утром рано
У Степана нет дивана

Всё же должный оптимизм следовало поддерживать!

Бегемот безо всяких на то оснований предположил, что автострадный пиит на зарплате.

Проехали Тулон, проехали Йер... Километров за десять до нашего поворота мы увидели горелый лес. Пепел. Чёрные скелеты пробковых дубов.

Было видно, где огонь перескочил дорогу. И ещё – полосы чёрные в холмах. Полосами горело.
Доехали до дому, отпустили Гришу, которая отправилась с дозором обходить владенья свои, чуть-чуть разгрузились – и сразу к оливе.

В саду, в роще у моря – никаких следов огня – его там и не было. Разноцветная зелень парусами раздувается в натянутом синим воздушным шариком небе.

Но когда мы въехали на холм – там ехать-то минут десять, – вот там горело. Чёрные остовы деревьев, запах гари. Пожарная песчаная дорога удержала огонь – несколько домов за ней не пострадали, но пахнет гарью у них.

Пошли по дороге. Мы не были уверены, что в лес можно, но из встреченной медленно едущей пожарной машины нам улыбнулись. Можно…

Вышли из горелого леса, сверкнула наша табличка за поворотом, наша пирамидка – кажется, всё в порядке. Жив дуб у края дороги, от которого мы когда-то сделали несколько шагов вниз по склону и нашли лучшее на свете место. Сухая трава… Какие-то кустики. Оливы не было.

Вглядевшись, я увидела ямку и погнутые железные колья, – наша загородка – её вбило в жёсткую сухую землю. Следы гусениц.

Олива оказалась между двух полос огня. С пожарного гусеничного, своротившего оливу, люди заметили памятник и объехали его. Латунная со стихом табличка отклеилась, отвалилась. Пожарные её приставили…

Что ж – ремонтные работы нам предстоят. Подклеим табличку.

Посадим дерево. То маленькое, укоренившееся, успевшее из почти травинки стать настоящим деревом, но не успевшее вырасти, погибло – ребёнком погибла наша олива.

Мы посадим большую, мы разрежем на этот раз горшок на всякий случай, чтоб он не помешал корням. Вот только спросим в цветочном магазине, можно ли сажать сразу после пожара, в засушливое лето…

***
Франсуаза по телефону сказала мне, что ночью, когда сиренами их выгнали на улицу, им показалось, что они возле вулкана у стены огня.

И я узнала, почему мы столько встретили пожарных машин – при том, что лесные пожары тушат с воздуха, а для наблюдения не нужны ж их десятки. Дома не сгорели, потому что возле каждого дома стояли пожарные – как минимум по двое – и поливали-поливали-поливали…

Люк поехал ночевать домой – нести с пожарными дозор.

***
Сегодня я позвонила Нуреддину, как обещала, но вместе выпить мы не успеем. Он завтра уезжает. В этом году ему надо в Марокко разбираться с делами после смерти отца.

Он ездит сюда 30 лет – каждый год на август. А мы – только пятнадцать.

Димка сказал: «хотел бы и я довести число хотя бы до тридцати». Что ж, будем стараться.

Мы с Васькой каждый год, гуляя в холмах, ходили к сгоревшей с выбитыми стёклами на осевших шинах пожарной машине, и рядом могилы погибших в ней ребят. Это лесной пожар 90-го года. И строй высаженных олив. И в 2005-ом, когда мы впервые попали в холмы, лес уже совсем опомнился – быстро опоминается южный лес.

***
Цикады начинают пиликать в шесть утра, а гугутки просыпаются в семь.

А может, Васька скачет тут кентавром? Он может! Он так любил лошадей. И он же всё-таки немножечко грек…

Цветёт глициния над столом и бугенвилея над плоской крышей. Время запуталось в медленных медовых днях. Ветер. И бьёт сегодня о камни вода белой пеной, будто Атлантика тут, а не Средиземное море.