Из колодца

Позавчера утром, рано, восьми ещё не было, я помчалась к морю, – до через год – плюхнуться прямо с пляжа, – до буйков и обратно. В такую рань в пустоту и тишь, –ветер поднимается позже, – на подводном песке золотые солнечные полосы, да в рифму тени золотополосых дорад, и каждая полоска сияет, да маленькие рыбки, поутру кусачие, – когда Васька ворчливо говорил, что его кусают за ноги, никто ему не верил, пока не стали кусать уже всех...

В который раз в изгнанье из рая, в отъезд отсюда – из дома – нет, конечно, и медонская квартира – наш с Васькой дом, но здесь, а сейчас это уже там, – в холмах и в воде, у скал и касаясь пробковой дубовой коры, – пусть простят меня другие любимые пейзажи, мне перед ними стыдно, – отсюдошность моя, васькина – «отражённый от леса ветер»...

...
Но я совсем не про то – я про дорогу. Накануне возвращения, когда все спешно собирают разбросанные по дому и саду вещи, – те, которым ехать в Париж – в одну кучу, и в другую – те, кому оставаться в сарайчике до следующего лета, – начинает волноваться Гриша – она боится, что её забудут – ведь ничего проще – все станут грузиться в машину, а её нет, она на минуту отлучилась, вот и уедут, и поминай, как звали, и Гриша на самый всякий случай всё время на глазах, – отойдёт на минуту –проведать знакомую мышку у стены на грядке, за которой глаз да глаз, – однажды всю ночь с Таней не спали – караулили мышкину жызнь, Таня аж когда грядку порыла, из белой стала серо-буро-малиновой в крапинку, – и тут же появится.
Но несмотря на твёрдое знание гришиных повадок, я почти не сплю в последнюю ночь – вдруг что-нибудь с Гришей случится – испугается, залезет на сосну, и без Васьки ещё страшней за неё.

В общем, четвертьпроснушись в четыре часа утра, протянув руку и ткнувшись в шерстяной тёплый бок, я решила прикрыть распахнутую дверь в сад, – оставить щёлку. И только я это сделала, как Гриша собралась выйти, – наверно, были у неё дела, – и я вместо того, чтоб её выпустить, засадила её в котиную дорожную клетку – ей не хотелось – она пыталась расстегнуть молнию на мягкой сумке-клетке (что невозможно). В полусонном безумии я поставила клетку в кухню, сунула туда в крышечке от чего-то воду, горстку крокетов, закрыв в кухне окна и двери (вдруг всё-таки расстегнёт!), распахнула собственные двери в сад и провалилась в пунктирный сон.

Поутру Гриша спокойно сидела в дорожном домике, там было только чуть влажно от пролитой воды. Я перетащила её в гостиную и поставила рядом свой рюкзак – всякий понимает – кошку забыть можно, а уж рюкзак кто забудет!

В общем, уехали мы, упихнувшись всемером в машину, – Галка и Славка до Тулона, чтоб оттуда в Марсель на самолёт, а Танька, Бегемот, я и звери – в Париж.

До Тулона Славка вёл, чтоб нам с Бегемотом сэкономить вечность вождения.

Потом Бегемот сел за руль, потом отдал мне неподалёку от Экса. Ехали, прощались, глядели на безудержную зелень, на белые скалы. Возле Оранжа стала собираться пробка, – абсолютно обычная в этих краях, – там, где на дороге сходятся те, кто из Ниццы и Италии с теми, кто из Тулона и с теми, кто из Монпелье и Испании. И тихое это движение продолжается обычно до Валанса, где расходятся пути. Ну и ехали себе со скоростью километров тридцать-семьдесят в час – привычно. Я вспомнила, как мы с Васькой, Димкой и маленькой Катей катили в нашем ситроене без кондиционера в этой пробке, в страшную жару, – как я обливала Катю водой из миски, и мы с ней на заднем сиденье ехали в луже, и как Васька вдруг двинулся, и красная пластмассовая нюшенькина миска вырвалась у меня из рук и улетела в окно, не попав никому ни в лоб, ни в бок...

Так мы и ехали – пока не поняли, что уже не едем, а стоим – проезжаем метров пять, и встаём, опять проезжаем и опять встаём - в трёх упакованных рядах машин. Прошло ещё некоторое время, прежде чем мы решили, что надо бы понять, что происходит, и включили радио.

Услышали жизнерадостный голос – «наш корреспондент Бенжамен фамилии-не-помню сообщает о состоянии на 123-ем километре дороги А7, возле города Монтелимара, где в 13:30 опрокинулся из-за того, что шина лопнула, грузовик, который вёз меловую пыль.» На тот момент было уже по крайней мере 15:30. Бенжамен в шуме и гаме радостно сообщил, что, наверно, скоро грузовик сумеют забрать, что у него отвалился прицеп, что приехали лебёдки, чтоб ставить грузовик на колёса, что туша валяется поперёк всех трёх полос, и машины проходят только по полосе остановки. Что эвакуировать его будут через разделительную полосу, поэтому пробка и в сторону Лиона, на нашем пути, и в противоположную – у нас пробка минимум в 2,5 часа (на самом деле, она оказалась на 4,5-5 часов), а у встречных минимум на полтора.

Это была и вправду почти благополучная авария – никто не помер, правда, четверо раненых, но только один серьёзно – грузовик, переваливший через разделительную полосу, подбил всего одну машину, и в него никто не въехал – практически невообразимо на переполненной дороге, – по сравнению с тем, что могло бы быть, – в общем, обошлось.

Мы даже не ползли – мы стояли, слегка подёргиваясь, пожирая пространство всего лишь метрами. В какой-то момент я вырулила на обочину, и меня сменил Бегемот.

Ситуация начала напоминать кортасаровское «Южное шоссе». Машины стояли на полосе остановки, люди гуляли между ними, ели, пили, даже танцевали на зелёном холмике у края дороги. Ну, а некоторые, как мы, упрямо сжав зубы, пытались отвоёвывать метры, представляя себе, как очумело все рванут, когда наконец поедут.

Из тех машин, что открыли окна, высовывались руки, ноги, некоторые высовывались по пояс, так что в нашей видимости всё время оказывались те самые нищасные землекопы по частям в их пассажирском и даже водительском обличье.

Радио непрерывно сообщало о препятствиях на дороге – то там, то сям вдруг на автостраде обнаруживались пешеходы – в общем-то естественное желание пойти пешком.

И страдальцы на обочине в закипевших машинах... Сколько ждали они увозилок? Ещё в самом начале я, проявив недюжинную техническую грамотность и вспоминая первый из наших с Васькой двух ситроенов, который имел обыкновение кипеть в самый неудачный момент, утвердительно спросила у Бегемота – ведь теперь машины без радиаторов, кипеть нечему? «Без карбюраторов, дура – ответствовал Бегемот – с радиаторамми». Так что увидев очередную бедолагу с открытым капотом, я с ужасом думала – а если мы – а у нас Гриша с Таней !!!!

Когда мы прошли метры, литры и килограммы до места опрокидыванья грузовика, стало шесть с чем-то. Грузовик, как нам поведал всё тот же неутомимый Бенжамен минут за пятнадцать до нашего дополза, наконец поставили (эй, ухнем) и увезли, дорогу уже подметали. Над ней стояло дымовое облако мела, запах просачивался в машину. На полминуты стало не видно совсем ничего, – и мы поехали.

Когда я вчера рассказала одному знакомому про проезд через меловое облако, он задумчиво заметил – а если б это был кокаин!

Мы с Бегемотом менялись и пёрли вперёд, высчитывая, когда мы будем дома – в два часа ночи, позже?

В десять вечера, когда нам оставалось проехать ещё четыреста с гаком километров завопила Гриша – жалобно – и все мои мысли о том, что я заперла её в 4 утра – что она не ела, не писала, не какала, материализовались в этом крике. И Бегемот, который был за рулём в этот момент, стал Грише вторить – что надо остановиться на ночёвку, а я бормотала – потерпи, Гриша, скоро-скоро.

Вместо того, чтоб разумно доехать до Кольки в Дижоне ещё восемьдесят километров, мы доехали до гостиницы в тридцати – под наши с Танькой ласково-панические разговоры с Гришей о том, что осталось совсем чуть-чуть...

И ввалились в номер с тремя кроватями и кондиционером.

Гриша вышла из клетки, где она-таки обкакалась, что для кошки, небось, столь же стыдно, сколь для двуногих – чай не собака, не грязнуля. Вышла – и тут же успокоилась и поужинала с аппетитом, и ночью поспала на всех кроватях, и утром без малейших возражений прошла в свой передвижной домик.

А я дала себе слово не запирать её там со страху среди ночи.

В Париже пасмурно, ко входу в метро с шуршаньем проскользило несколько до срока позолотевших тополиных листьев. А возле кампуса на крыше синей машины лежит пара огромных листов катальпы.

* * *
А когда пятипалый разлапистый лист платана
За берёзу не смог уцепиться, ему
Только и оставалось, наподобие параплана,
Над газоном долго бесцельно кружиться, и тьму
Желтизной безнадёжно расталкивать –
этот солнечный осколок лета
Прошуршал по крыше тёмно-синей машины,
Несколько раз то вниз, то вверх по бортам, –
И под колесо –
И остался там...
Почта, на которую не будет ответа.