Из колодца

gasterea прислала ссылку на запись концерта Галича в 75-ом году в Вашингтоне, из архива Фрумкина.

Всё, само собой, на языке, в ушах, наизусть – с трудом удерживаешься, или и вовсе не удерживаешься от того, чтоб не бормотать, опережая.

А «Когда я вернусь» я услышала под Новый год с 79-го на 80-ый в Провиденсе, Род-Айленд. И мне было почти 26 лет, и мы слушали Галича с ленинградскими друзьями, приехавшими из Нью-Йорка. И Ленка ревела как белуга. И казалось, всё главное осталось там, в той жизни, и невдомёк было, что впереди такая разная жизнь, и столько её, нет, несколько жизней…

https://www.facebook.com/groups/A.Galich/posts/1147366616012408/

Осознать, что Галичу сто лет, невозможно. Мне – невозможно.

Он современник – ну, старший современник, ну, родителей чуть постарше. Но сто лет – это давно, это хрен знает когда.

Мама за роялем Галича пела.

Дед, протрубивший десятку в первую посадку, а потом ещё, наверно, лет пять, пока не сдох пахан, и не пришла реабилитация, – когда мама пела про облака, плакал.

Галича можно читать без голоса, но я не могу – я его слышу, сразу слышу.

Театральность его песен – маленькие романы – сюжетные психологические романы.

Про кассиршу, про вертухая на пенсии, про шофёра у начальника.

И столько любви в этих песнях.

«Бах и бог», конечно, здорово, и про найденный на улице коробок спичек, отлично, и про Александра Полежаева, – но всё равно пронзительней всего, – про принцессу с Нижней Масловки, про шофёра, про кассиршу, про тёщу из Иванова...

Кстати, кстати, что до любви к стране (чтоб не употре6лять давно грязное слово – патриотизм) – у Галича в песнях столько её – в его маленьких романах...

А начальник все спьяну о Сталине,
Все хватает баранку рукой...
А потом нас, конечно, доставили
Санитары в приемный покой.

Сняли брюки с меня и кожаночку,
Все мое покидали в мешок
И прислали Марусю-хожалочку,
Чтоб дала мне живой порошок.

А я твердил, что я здоров,
А если ж печки-лавочки,
То в этом лучшем их миров
Мне все равно до лампочки,
Мне все равно, мне все давно
До лампочки!

Вот лежу я на койке, как чайничек,
Злая смерть надо мною кружит,
А начальничек мой, а начальничек, -
Он в отдельной палате лежит!

Ему нянечка шторку повесила,
Создают персональный уют!
Водят к гаду еврея-профессора,
Передачи из дома дают.

А там икра, а там вино,
И сыр, и печки-лавочки!
А мне - больничное говно,
Хоть это и до лампочки!
Хоть все равно мне все давно
До лампочки!

Я с обеда для сестрина мальчика
Граммов сто отолью киселю:
У меня ж ни кола, ни калачика -
Я с начальством харчи не делю!

Я возил его, падлу, на "Чаечке",
И к Маргошке возил, и в Фили...
Ой вы добрые люди, начальнички,
Соль и слава родимой земли!

Не то он зав, не то он зам,
Не то он печки-лавочки!
А что мне зам?! Я сам с усам,
И мне чины до лампочки!
Мне все чины - до ветчины,
До лампочки!

Надеваю я утром пижамочку,
Выхожу покурить в туалет
И встречаю Марусю-хожалочку:
- Сколько зим, - говорю, - сколько лет!

Доложи, - говорю, - обстановочку!
А она отвечает не в такт:
- Твой начальничек дал упаковочку -
У него получился инфаркт!

Во всех больничных корпусах
И шум, и печки-лавочки...
А я стою - темно в глазах,
И как-то все до лампочки!
И как-то вдруг мне все вокруг
До лампочки...

Да, конечно, гражданка - гражданочкой,
Но когда воевали, братва,
Мы ж с ним вместе под этой кожаночкой
Ночевали не раз и не два.

И тянули спиртягу из чайника,
Под обстрел загорали в пути...
Нет, ребята, такого начальника
Мне, конечно, уже не найти!

Не слезы это, а капель..
И все, и печки-лавочки!
И мне теперь, мне все теперь
Фактически до лампочки...
Мне все теперь, мне все теперь
До лампочки!

1963